Онлайн книга «Дневник моего исчезновения»
|
Манфред наклоняется вперед и буравит меня взглядом. Я вся заливаюсь краской. – Стефан Ульссон? Бьёрн Фальк? Педофил Хенрик Хан? Или один из свидетелей оказался виновным? Кто-то из сотрудников приюта например? Манфред откидывается на спинку стула. Видно, что мои догадки его не удовлетворили. – Хм, – хмыкает он. Раздается звук открывающейся двери и шаги в прихожей. Входит Малик. На шапке и куртке снег. – Тук-тук, – говорит он. – Привет, – поднимает руку в знак приветствия Андреас. – Решил заглянуть к нам в гости? – Мы с криминалистами собираемся на завод. Решили заехать забрать мобильный. Манфред кивает на телефон в пластиковом пакете на столе. Малик стряхивает снег с ботинок, снимает шапку, запускает пальцы в гриву темных волос и собирает их в узел, который скрепляет тонкой черной резинкой с запястья. – Как прошел обыск в доме Стефана Ульссона? – интересуется Манфред. – Хорошо, – отвечает Малик. – За исключением того, что дочь была в истерике. Мы нашли кровавую рубашку в прачечной. Больше ничего подозрительного. Подождём результатов анализа. Нет, погодите, в шкафу покойной супруги было платье с пайетками. Золотистое платье 36-го размера. Не знаю, важно это или нет, на Стефана Ульссона оно не налезет, но мы его все равно захватили. – Еще что-то? Малик качает головой. – Не при обыске. Но мы нашли того Тони. – Тони? – переспрашивает Манфред. – Я думала, Сванте вам звонил, – удивленно говорит Малик. – Сюзетта переговорила с мужчиной по имени Тони. Тем, который работал в приюте для беженцев в начале девяностых. Стефана Ульссона уволили. Точнее, он даже не работал там на полную ставку, просто ему больше не давали заказов. Его застукали в саду поздно вечером. Он следил за обитателями приюта. И знаете когда? Осенью 1993 года. – За Азрой и Нерминой, – шепчу я. Малик тянется за телефоном Петера. – Вот именно. Мы будем его допрашивать в восемь утра завтра, если хотите, приезжайте. – Конечно, хотим, – кивает Манфред. – А что касается снимков, то сегодня мы вряд ли еще что-нибудь найдем. Увидимся завтра в половине восьмого? Спустя десять минут мы с Андреасом остаемся одни в участке. Малик с Манфредом уехали. Я отключаю обогреватель и проверяю ведро, в которое капает вода с потолка. Андреас ждет, когда я закончу. Он улыбается. Но не как обычно, с самодовольным видом, а искренне и добродушно. – Хочешь поехать ко мне домой? – спрашивает он. Я застываю. Собираюсь уже дать один из язвительных ответов, заготовленных у меня для таких ситуаций, но потом встречаюсь с ним взглядом и думаю обо всем том, что случилось за последние дни: об окровавленной свиной голове, о скелете Нермины, об Азре без лица на столе в морге, о Петере, превратившемся в кота Шрёдингера. Думаю о Кенни, который никогда не вернется с того света, о Максе, который, может, еще вернется, о маме, которая по ночам не может заснуть от мыслей, как бы подешевле организовать свадьбу, – свадьбу, которой может не быть. Я думаю обо всем этом, но прежде всего о том, как отчаянно коротка жизнь. Перед лицом вечности мы как мушиные какашки, которые спустя мгновение поглотит темнота. Еще одна вещь вспоминается мне. Ханне в кровати с одеялом, натянутым до подбородка. Смех в ее глазах, любовь, которую словно можно пощупать. Почему у нас с Максом никогда так не было? Я сознательно вычеркнула любовь из своей жизни? И все дело в Кенни? – Окей, – говорю я. Андреасу удается не выдать удивления, но я вижу по расширенным зрачкам, что такого ответа он не ждал. – Ты серьезно? – Идем, пока я не передумала, – говорю я. Мы едем через лес в тишине. Еловые лапы гнутся под тяжестью снега. Одинокие снежинки мечутся в свете фар. Красиво, как бывает красиво зимой в Урмберге. Красиво, одиноко и темно. Не знаю, сколько километров мы преодолеваем. Андреас молчит, я тоже. Лес постепенно расступается и сменяется заснеженными полями. Андреас сворачивает на узкую дорогу, проезжает мимо освещенной бензозаправки. Еще через минуту мы въезжаем в деревню с одноэтажными коттеджами, построенными в семидесятые. Мы паркуемся перед одним из безликих уродливых домов, похожих на коробки для обуви, и выходим. Андреас нащупывает в кармане ключи, отпирает дверь, включает свет и приглашает меня пройти. – Вот тут я и живу. Дом мог бы находиться и в Урмберге. Тут все выглядит как в тех домах, где я провела все детство. Смесь старой и новой мебели, не сочетающейся друг с другом. Уродливые кожаные диваны, дешевая имитация восточного ковра перед телевизором, огромные колонки. Книжный шкаф без книг. Гантели на полу и гора автомобильных журналов рядом с диваном. На столике перед телевизором пустые банки из-под колы и тарелка с остатками чипсов. На кресло небрежно брошена спортивная форма для просушки. «Вот от этого я и бежала всю свою жизнь», – понимаю я. Урмберг, деревня, серое, предсказуемое будущее, заснеженные поля, тихие леса. Вечера перед телевизором с чипсами и вином и поездки за продуктами в супермаркет в качестве единственного развлечения. Кромешная тьма зимой и бессонные белые ночи летом. Ощущение, что все уже кончилось еще до того, как что-то началось. Мне вспоминаются строчки из полицейского протокола о маме. Три года назад ее обнаружили на горе Урмберг в состоянии алкогольного опьянения, в глубокой депрессии и с травмой ноги. Бедная мамочка. Какой была бы ее жизнь, если бы она уехала из Урмберга? Она могла бы найти работу, познакомиться с новыми людьми, увидеть разные места. Но для нее Урмберг – начало и конец всего. Здесь есть все, что ей нужно для жизни. Вселенная, вмещающая в себя все ее желания и потребности. И больше ей ничего не нужно. Почему же для меня все по-другому? Как там говорила мама? Если ты бежишь от чего-то, смотри, чтобы не бежать от самой себя. – Хочешь перекусить? – предлагает Андреас. – Не знаю, что у меня есть. – Нет, спасибо. – Чашечку чая? Я качаю головой и поворачиваюсь к Андреасу. Его мокрые волосы влажны от снега. От свитера попахивает потом. У него серьезные раскосые глаза, точь-в-точь как у Кенни. Я раньше этого не замечала, но у Андреаса глаза Кенни. На щеке заметна свежая царапина. Может, обо что-то поцарапался на заводе. |