Онлайн книга «Храм мотыльков»
Главный врач развернулся, чтобы уходить, но Фредерик положил ему руку на плечо. – Приручили? Вы думаете, что вы сейчас говорите? Она что, собака, по-вашему, чтобы ее приручали? – К чему эти восклицания, жесты и чувства, доктор Браун? Вы что, пришли в театр или читаете роман? Что с вами такое, Фредерик, встряхнитесь! – Я не согласен с тем, что мне нельзя навещать миссис Норис. Вы не вправе этого запретить. – Я – нет, – спокойно ответил доктор Стенли. – А директор может. – Я пойду к директору и… Главный врач вытащил из кармана своего халата лист бумаги, аккуратно сложенный вдвое, и протянул своему собеседнику. – Что это? – Прочтите. «Я лично запрещаю вам, доктор Браун, посещать пациентку миссис Норис. В причины вдаваться не буду. Директор. Дата и подпись». – Понятно, – Фредерик отдал обратно лист. Доктор Стенли как-то по-злому улыбнулся и довольно положил этот лист обратно в карман. Любил этот коротышка, когда все делают так, как сказал он. Фредерик еще ни разу не встречался с директором, но уже успел его заочно возненавидеть. А что, старая школа. Старые порядки. Все логично. – Пусть будет так. – Конечно, так и будет, доктор Браун. Ведь вы не хотите вылететь отсюда, как пробка из бутылки шампанского? – Чтобы вы выпили за свое здоровье и процветание? Да ни за что в жизни, – ему захотелось смачно плюнуть своему собеседнику в лицо, но пока доктор Браун решил безобидно съязвить. Оставить плевок при себе, пока не придет время. Конечно, он мог сейчас сказать этому хамоватому выскочке, вообразившему себя Господом Богом в этой больнице, что от лечащего врача миссис Норис толку столько же, как от ваты при лепре. Но если он сейчас расскажет о том, что миссис Норис желает покончить жизнь самоубийством, то ее тут же переместят в палату для буйных. Где нет окон, а стены обиты войлоком. Куда не приносят ни телевизор, ни радио, ни какую-либо растительность, которая могла бы напоминать пациенту о жизни. Напоминать человеку в смирительной рубашке с кляпом во рту, что мир находится не в этой комнате, а за ее пределами. И, скорее всего, доктор Браун предпочел бы, чтобы старуха выпрыгнула в окно и свела счеты с жизнью, чем оказалась с его безымянным подопечным в одном положении. – Ладно, пусть будет по-вашему. Но не думайте, доктор Стенли, что вы сможете перекрыть кислород тому, кто изо всех сил стремится дышать. – Хватит философии, занимайтесь своим больным, доктор Браун. Всего хорошего. Ах, да, кстати… – Главный врач уже начал было уходить, но вновь остановился и развернулся к своему собеседнику: – Если я еще раз услышу от вас, что вы позволяете себе страдать за своего или чужого пациента, то я лично подам директору рапорт, чтобы вас списали по профнепригодности. Психиатр не должен чувствовать, он должен анализировать и принимать решения. Этому вы должны были обучиться или не обучиться еще в колледже. Вам понятно, доктор Браун? – Мне предельно понятно, доктор Стенли. Позволите мне незамедлительно направиться к своему пациенту? Мужчина в толстом панцире ничего не ответил, а только поправил вечно сползающие с переносицы очки и ушел в палату миссис Норис. «Ничего, я зайду к вам немного позже, муза Адольфа Добельмановича». И Фредерик подавленно направился в конец коридора, чтобы подняться на последний этаж к своему законному пациенту, следуя методу абсолютной концентрации на одном-единственном человеке. – Здравствуйте, Безымянный, – сказал доктор Браун, когда переступил порог палаты тридцать шесть и уверенно уселся на свой личный стул. В ответ – тишина. Безымянный лежал на правом боку и ровно дышал. Невозможно было разобрать, спит он сейчас или бодрствует. У ног доктора Брауна лежала та самая шахматная доска с деревянными фигурами. Взглянув внимательнее на доску, Фредерик увидел вчерашний шах и мат. Все фигуры стояли на своих местах, их никто не трогал. – Может быть, сыграем еще одну партию, Безымянный? В ответ – снова тишина и ровное дыхание пациента. – Вы будете играть опять белыми? И на этот вопрос Безымянный не дал ответа. Он сегодня почему-то не шел на контакт. – Я хочу отыграться, Безымянный, слышите меня? И тут прозвучал голос – Фредерик аж вздрогнул от неожиданности. – Вы уже выиграли, доктор. В ближайшее время вы получите ответ. – На какой именно вопрос я получу ответ? Тишина. Снова ровное дыхание Безымянного и интригующая, разрывающая любопытством душу тишина. – Что за вопрос, скажите? – повторил уже громче доктор Браун, но его пациент ничего не ответил. Фредерика это игра в догадки сильно утомила, он встал со стула и направился к выходу. – У меня много времени, я охотно подожду, – сказал, обернувшись к своему пациенту, доктор Браун перед тем, как покинуть палату. Краем глаза он заметил на столе, возле вазы с цветами, маленький предмет, которого вчера там не было. Он изо всех сил напряг глаза, пытаясь рассмотреть этот странный предмет, но ему этого сделать не удалось. Освещение в комнате было плохое. Доктор Браун подошел ближе к столу и теперь ясно рассмотрел у вазы маленького оловянного солдатика, который раньше стоял в углу комнаты. «Зачем Гарри его туда поставил?» – задумался Фредерик и решил спросить об этом у санитара при первом же случае. – До встречи, Безымянный. Вновь – тишина. Доктор вышел из палаты, закрыл ее на ключ, а затем заглянул в соседнюю дверь, из которой лился свет. Уильям Бах стоял и смотрел в окно. Доктор Браун не заметил в его ушах наушников, а потому решил зайти и поприветствовать молодого человека. – Доброе утро, Уильям. – Доброе утро, Фре, – сказал юноша, по-прежнему продолжая смотреть в окно. Фредерик уже успел привыкнуть к такому довольно странному типу общения, когда собеседник избегает смотреть в глаза. – Как ты себя чувствуешь? – Хорошо. А вы? – Замечательно. Сегодня необыкновенно солнечный день. Не хочешь выйти на улицу и прогуляться по свежему морозному воздуху? – А? Что? – Уильям как-то странно отреагировал на это вполне нормальное и естественное предложение. – Не хотел бы ты выйти на свежий воздух, Уильям? У тебя в комнате душно, твоему мозгу не хватает кислорода. Если ты будешь выходить на улицу хотя бы два раза в день, то начнешь чувствовать себя гораздо лучше и будешь крепче спать. – Мне здесь хорошо. Мне не душно. |