Онлайн книга «Детство. В людях»
|
Моя дружба с Иваном всё росла; бабушка от восхода солнца до поздней ночи была занята работой по дому, и я почти весь день вертелся около Цыганка. Он всё так же подставлял под розги руку свою, когда дедушка сёк меня, а на другой день, показывая опухшие пальцы, жаловался мне: - Нет, это всё без толку! Тебе - не легче, а мне - гляди-ка вот! Больше я не стану, ну тебя! И в следующий раз снова принимал ненужную боль. - Ты ведь не хотел? - Не хотел, да вот сунул... Так уж как-то, незаметно... Вскоре я узнал про Цыганка нечто, ещё больше поднявшее мой интерес к нему и мою любовь. Каждую пятницу Цыганок запрягал в широкие сани гнедого мерина Шарапа, любимца бабушки, хитрого озорника и сластёну, одевал короткий, до колен, полушубок, тяжёлую шапку и, туго подпоясавшись зелёным кушаком, ехал на базар покупать провизию. Иногда он не возвращался долго. Все в доме беспокоились, подходили к окнам и, протаивая дыханием лёд на стёклах, заглядывали на улицу. - Не едет? - Нет! Больше всех волновалась бабушка. - Эхма, - говорила она сыновьям и деду, - погубите вы мне человека и лошадь погубите! И как не стыдно вам, рожи бессовестные? Али мало своего? Ох, неумное племя, жадюги, - накажет вас господь! Дедушка хмуро ворчал: - Ну, ладно. Последний раз это... Иногда Цыганок возвращался только к полудню; дядья, дедушка поспешно шли на двор; за ними, ожесточённо нюхая табак, медведицей двигалась бабушка, почему-то всегда неуклюжая в этот час. Выбегали дети, и начиналась весёлая разгрузка саней, полных поросятами, битой птицей, рыбой и кусками мяса всех сортов. - Всего купил, как сказано было? - спрашивал дед, искоса острыми глазами ощупывая воз. - Всё как надо, - весело отзывался Иван и, прыгая по двору, чтобы согреться, оглушительно хлопал рукавицами. - Не бей голиц, за них деньги даны, - строго кричал дед. - Сдача есть? - Нету. Дед медленно обходил вокруг воза и говорил негромко: - Опять что-то много ты привёз. Гляди, однако, - не без денег ли покупал? У меня чтобы не было этого. И уходил быстро, сморщив лицо. Дядья весело бросались к возу и, взвешивая на руках птицу, рыбу, гусиные потроха, телячьи ноги, огромные куски мяса, посвистывали, одобрительно шумели. - Ну, ловко отобрал! Дядя Михаил особенно восхищался: пружинисто прыгал вокруг воза, принюхиваясь ко всему носом дятла, вкусно чмокая губами, сладко жмуря беспокойные глаза, сухой, похожий на отца, но выше его ростом и чёрный, как головня. Спрятав озябшие руки в рукава, он расспрашивал Цыганка: - Тебе отец сколько дал? - Пять целковых. - А тут на пятнадцать. А сколько ты потратил? - Четыре с гривной. - Стало быть, девять гривен в кармане. Видал, Яков, как деньги ростят? Дядя Яков, стоя на морозе в одной рубахе, тихонько посмеивался, моргая в синее холодное небо. - Ты нам, Ванька, по косушке поставь, - лениво говорит он. Бабушка распягала коня. - Что, дитятко? Что, котёнок? Пошалить охота? Не, побалуй, богова забава! Огромный Шарап, взмахивая густою гривой, цапал её белыми зубами за плечо, срывал шёлковую головку с волос, заглядывал в лицо её весёлым глазом и, встряхивая иней с ресниц, тихонько ржал. - Хлебца просишь? Она совала в зубы ему большую краюху, круто посоленную, мешком подставляла передник под морду и смотрела задумчиво, как он ест. Цыганок, играючи тоже, как молодой конь, подскочил к ней. - Уж так, бабаня, хорош мерин, так умён... - Поди прочь, не верти хвостом! - крикнула бабушка, притопнув ногою. Знаешь, что не люблю я тебя в этот день. Она объяснила мне, что Цыганок не столько покупает на базаре, сколько ворует. - Даст ему дед пятишницу, он на три рубля купит, а на десять украдёт, - невесело говорила она. - Любит воровать, баловник! Раз попробовал - ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности=горя досыта отведал - под старость жаден стал, ему деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом... Махнув рукой, она замолчала на минуту, потом, глядя в открытую табакерку, прибавила ворчливо: - Тут, Лёня, дела-кружева, а плела их слепая баба, где уж нам узор разобрать! Вот поймают Иванку на воровстве - забьют до смерти... И ещё, помолчав, она тихонько сказала: - Эхе-хе! Правил у нас много, а правды нет... На другой день я стал просить Цыганка, чтоб он не воровал больше. - А то тебя будут бить до смерти... - Не достигнут, - вывернусь: я ловкий, конь резвый! - сказал он, усмехаясь, но тотчас грустно нахмурился. - Ведь я знаю: воровать нехорошо и опасно. Это я так себе, от скуки. И денег я не коплю, дядья твои за неделю-то всё у меня выманят. Мне не жаль, берите! Я сыт. Он вдруг взял меня на руки, потряс тихонько. - Лёгкий ты, тонкий, а кости крепкие, силач будешь. Ты знаешь что: учись на гитаре играть, проси дядю Якова, ей-богу! Мал ты ещё, вот незадача! Мал ты, а сердитый. Дедушку-то не любишь? - Не знаю. - А я всех Кашириных, кроме бабани, не люблю, пускай их демон любит! - А меня? - Ты - не Каширин, ты - Пешков, другая кровь, другое племя... И вдруг, стиснув меня крепко, он почти застонал: - Эх, кабы голос мне певучий, ух ты, господи! Вот ожёг бы я народ... Иди, брат, работать надо... Он спустил меня на пол, всыпал в рот себе горсть мелких гвоздей и стал натягивать, набивать на большую квадратную доску сырое полотнище чёрной материи. Вскоре он погиб. Случилось это так: на дворе, у ворот, лежал, прислонён к забору, большой дубовый крест с толстым суковатым комлем. Лежал он давно. Я заметил его в первые же дни жизни в доме, - тогда он был новее и желтей, но за осень сильно почернел под дождями. От него горько пахло морёным дубом, и был он на тесном, грязном дворе лишний. Его купил дядя Яков, чтобы поставить над могилою своей жены, и дал обет отнести крест на своих плечах до кладбища в годовщину смерти её. Этот день наступил в субботу, в начале зимы; было морозно и ветрено, с крыш сыпался снег. Все из дома вышли на двор, дед и бабушка с тремя внучатами ещё раньше уехали на кладбище служить панихиду; меня оставили дома в наказание за какие-то грехи. Дядья, в одинаковых чёрных полушубках, приподняли крест с земли и встали под крылья; Григорий и какой-то чужой человек, с трудом подняв тяжёлый комель, положили его на широкое плечо Цыганка; он пошатнулся, расставил ноги. |