Онлайн книга «Детство. В людях»
|
Около церковной ограды азартно играла в бабки большая компания мастеровых; я решил, что успею причаститься, и попросил игроков: - Примите меня! - Копейку за вход в игру, - гордо заявил рябой и рыжий человек. Но я не менее гордо сказал: - Три под вторую пару слева! - Деньги на кон! И началась игра! Я разменял пятиалтынный, положил три копейки под пару бабок в длинный кон; кто собьёт эту пару - получает деньги, промахнётся - я получу с него три копейки. Мне посчастливилось: двое целились в мои деньги, и оба не попали, - я выиграл шесть копеек со взрослых, с мужиков. Это очень подняло дух мой... Но кто-то из игроков сказал: - Гляди за ним, ребята, а то убежит с выигрышем... Тут я обиделся и объявил сгоряча, как в бубен ударил: - Девять копеек под левой крайней парой! Однако это не вызвало у игроков заметного впечатления, только какой-то мальчуган моих лет крикнул, предупреждая: - Глядите, - он счастливый, это чертёжник со Звездинки, я его знаю! Худощавый мастеровой, по запаху скорняк, сказал ехидно: - Чертёнок? Хар-рошо... Прицелившись налитком, он метко сбил мою ставку и спросил, нагибаясь ко мне: - Ревёшь? Я ответил: - Под крайней правой - три! - И сотру, - похвастался скорняк, но проиграл. Больше трёх раз кряду нельзя ставить деньги на кон, - я стал бить чужие ставки и выиграл ещё копейки четыре да кучу бабок. Но когда снова дошла очередь до меня, я поставил трижды и проиграл все деньги, как раз вовремя обедня кончилась, звонили колокола, народ выходил из церкви. - Женат? - спросил скорняк, намереваясь схватить меня за волосы, но я вывернулся, убежал и, догнав какого то празднично одетого паренька, вежливо осведомился: - Вы причащались? - Ну, так что? - ответил он, осматривая меня подозрительно. Я попросил его рассказать мне, как причащают, что говорит в это время священник и что должен был делать я. Парень сурово избычился и устрашающим голосом зарычал: - Прогулял причастье, еретик? Ну, а я тебе ничего не скажу - пускай отец шкуру спустит с тебя! Я побежал домой, уверенный, что начнут расспрашивать и неизбежно узнают, что я не причащался. Но, поздравив меня, старуха спросила только об одном: - Дьячку за теплоту - много ли дал? - Пятачок, - наобум сказал я. - И три копейки за глаза ему, а семишник себе оставил бы, чучело! ...Весна. Каждый день одет в новое, каждый новый день ярче и милей; хмельно пахнет молодыми травами, свежей зеленью берёз, нестерпимо тянет в поле слушать жаворонка, лёжа на тёплой земле вверх лицом. А я - чищу зимнее платье, помогаю укладывать его в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели, с утра до ночи вожусь с неприятными, ненужными мне вещами. В свободные часы мне совершенно нечем жить; на убогой нашей улице пусто, дальше - не позволено уходить; на дворе сердитые, усталые землекопы, растрёпанные кухарки и прачки, каждый вечер - собачьи свадьбы, - это противно мне и обижает до того, что хочется ослепнуть. Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из неё кружевные рисунки и украшаю ими стропила... Всё-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом. ...В субботу на пасхе приносят в город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской божией матери; она гостит в городе до половины июня и посещает все дома, все квартиры каждого церковного прихода. К моим хозяевам она явилась в будни утром; я чистил в кухне медную посуду, когда молодая хозяйка пугливо закричала из комнаты: - Отпирай парадную - Оранскую несут! Я бросился вниз, грязный, с руками в сале и тёртом кирпиче, отпер дверь, - молодой монах с фонарём в одной руке и кадилом в другой тихонько проворчал: - Дрыхнете? Помогай... Двое обывателей вносили по узкой лестнице тяжёлый киот, я помогал им, поддерживая грязными руками и плечом край киота, сзади топали тяжёлые монахи, неохотно распевая густыми голосами: - "Пресвятая богородице, моли бога о на-ас..." Я подумал с печальной уверенностью: "Обидится на меня она за то, что я, грязный, несу её, и отсохнут у меня руки..." Икону поставили в передний угол на два стула, прикрытые чистой простынёй, по бокам киота встали, поддерживая его, два монаха, молодые и красивые, подобно ангелам - ясноглазые, радостные, с пышными волосами. Служили молебен. - "О, всепетая мати", - высоким голосом выводил большой поп и всё щупал багровыми пальцами припухшую мочку уха, спрятанного в пышных волосах. - "Пресвятая богородице, помилуй на-ас", - устало пели монахи. Я любил богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных людей все цветы, все радости - всё благое и прекрасное. И, когда нужно было приложиться к ручке её, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в лицо, в губы. Кто-то могучей рукой швырнул меня к порогу, в угол. Непамятно, как ушли монахи, унося икону, но очень помню: хозяева, окружив меня, сидевшего на полу, с великим страхом и заботою рассуждали - что же теперь будет со мной? - Надо поговорить со священником, который поучёнее, - говорил хозяин и беззлобно ругал меня: - Невежа, как же ты не понимаешь, что в губы нельзя целовать? А ещё... в школе учился... Несколько дней я обречённо ждал - что же будет? Хватался за киот грязными руками, приложился незаконно, - уж не пройдёт мне даром это, не пройдёт! Но, видимо, богородица простила невольный грех, вызванный искреннею любовью. Или же наказание её было так легко, что я не заметил его среди частых наказаний, испытанных мною от добрых людей. Иногда, чтобы позлить старую хозяйку, я сокрушённо говорил ей: - А богородица-то, видно, забыла наказать меня... - А ты погоди, - ехидно обещала старуха. - Ещё поглядим... ...Украшая стропила чердака узорами из розовой чайной бумаги, листиками свинца, листьями деревьев и всякой всячиной, я распевал на церковные мотивы всё, что приходило в голову, как это делают калмыки в дороге: Сижу я на чердаке, С ножницами в руке. Режу бумагу, режу... Скушно мне, невеже! |