Книга Фонарщик, страница 57 – Мария Камминз

Гертруда, наверное, упала бы, если бы мистер Филипс не держал ее крепко под руку; он один почувствовал, как она задрожала, остальные ничего не подозревали. Никто кроме него не заметил ее смертельной бледности. Еще несколько минут, и она не смогла бы больше сдерживаться, но мистер Филипс пришел ей на помощь: он разговаривал за нее и делал вид, что они спокойно продолжают свою прогулку.

— Мистер Салливан! — воскликнул он. — Так я его знаю! Мисс Гертруда, надо рассказать вам, как мы с ним познакомились.

И мистер Филипс рассказал ей, как несколько лет назад он путешествовал по Аравии, и мистер Салливан помог ему отбить нападение бедуинов. Закончив свой рассказ, он увидел, что все общество уже разошлось. Тогда он остановился и подвел Гертруду к стоящему поблизости креслу.

— Сядьте, — сказал он, — я принесу вам стакан воды.

Он закутал ее в накидку и быстро удалился.

Как благодарна была ему Гертруда за деликатность и тактичность, с которой он дал ей время прийти в себя и успокоиться! Он знал, что одной ей легче будет собраться с силами.

Когда он вернулся, она уже овладела собой. Тогда он посоветовал ей вернуться в комнату и проводил ее до дверей. Здесь он на минуту остановился и, пристально глядя на нее, сказал:

— Мисс Гертруда, вы учили меня верить людям, а я посоветую вам: не будьте слишком доверчивы. Не верьте ничему, если у вас нет доказательств, и, главное, помните, что на курортные сплетни не стоит обращать внимания. Спокойной ночи!

Эти слова глубоко запали в сердце Гертруды. Они показались ей пророческими.

Кому же можно доверять, если не Вилли, которого она знает с детства? Разве в каждом письме за все долгое время разлуки он не говорил ей о своей привязанности к ней? Все его мысли о будущем были всегда нераздельно связаны с ней. После смерти миссис Салливан Вилли писал, что теперь, когда не стало его близких, все его будущее принадлежит ей. И после этого думать, что он ей изменил? Не может этого быть! Она решила ждать — в твердой уверенности, что скоро все объяснится.

С этой мыслью она подняла голову и взглянула на небо. Луны не было, и весь небосвод сиял звездами. Гертруда с детства любила звездные ночи; взор ее устремился как раз на ту звезду, которую она особенно любила, которую, как она думала в детстве, дядя Труман зажигает только для нее. И как в детстве, так и теперь ей казалось, что она слышит любимую поговорку доброго старика: «Не унывай, пташка! Перемелется — мука будет!..»

Она настолько ободрилась, что вернулась в гостиную за Эмилией и весело пожелала всем спокойной ночи. Когда она легла в постель, ее волнение совсем утихло, и она спокойно уснула.

Но на утро тоска вернулась. Она отказалась от прогулки с доктором, сказав, что ей нездоровится. Как ей хотелось бы уехать из Саратоги! Как хорошо дома, где на тебя не смотрят постоянно десятки любопытных глаз!

Вошел доктор с письмами и с улыбкой сказал:

— Для вас, Герти, нет ничего; но вот письмо для Эмилии, а это — почти одно и то же.

Письмо было от мистера Грэма; оно должно было определить срок их дальнейшего пребывания в Саратоге. К их удивлению, мистер Грэм был уже в Нью-Йорке и хотел, чтобы они завтра же приехали туда. Довольная, что скоро увидит отца, Эмилия стала торопиться с отъездом.

До самого обеда они оставались у себя; Гертруда собирала и укладывала вещи. Насколько накануне она волновалась, что Вилли не появляется, настолько сегодня она опасалась, как бы он не пришел: пусть лучше они увидятся в Бостоне.

Поэтому ей было очень приятно, когда мистер Филипс предложил после обеда поехать к озеру. Эмилия останется с миссис Джереми, а для Герти это будет удобный случай избежать встречи с Вилли.

Они уже около часа гуляли по берегу озера. Эллен и доктор Грейсворт встретили каких-то знакомых и начали партию в крокет. Мистер Филипс и Гертруда отказались играть.

Они любовались зеркальной поверхностью озера. Лучи заходящего солнца, скользя по водному пространству, окрашивали его в розоватый тон и, искрясь в легкой зыби, придавали ландшафту волшебный вид.

Вдруг на этом дивном фоне появились две фигуры. Им не было видно мистера Филипса с Гертрудой, а те видели и слышали все.

По лицу Гертруды разлилась смертельная бледность: она узнала Вилли Салливана и Изабеллу Клинтон.

— Неужели мое отсутствие будет так заметно для вас? — донесся до нее голос Изабеллы.

— Как же я мог бы его не заметить? — с упреком возразил молодой человек. — Кто же сможет заменить вас?

— Но ведь это всего на два дня.

— Иногда и два дня могут показаться вечностью…

— Вы останетесь здесь до моего возвращения?

Он обернулся, в его тоне послышалась укоризна:

— Разве в этом могут быть сомнения?

Слушая этот разговор, Гертруда словно окаменела.

Глядя на ее изменившееся лицо, на ее застывшие черты, мистер Филипс тревожно спросил:

— Что с вами, Гертруда? Ради Бога, скажите, что случилось?

Но она не слышала его. Он взял ее руку; она была холодна и безжизненна.

— Гертруда, — сказал мистер Филипс, — доверьтесь мне. Что сделали вам эти люди? Если этот молодой человек оскорбил вас, клянусь Богом, он ответит за это!

Эти слова заставили Гертруду прийти в себя.

— Нет, нет! — быстро заговорила она. — Он меня не оскорблял! Оставим это… Мне уже лучше! Не надо об этом говорить…

Она с беспокойством посмотрела в ту сторону, где находились играющие. Затем встала и предложила вернуться домой. Мистер Филипс молча пошел за ней.

Экипаж оставался на горе, и надо было подняться вверх. На половине пути их догнали мистер Грейсворт с Эллен, и через несколько минут экипаж уже катил к Саратоге.

Весь вечер Гертруда сохраняла спокойствие, но вид ее был так необычен, что еще доро́гой доктор Грейсворт спрашивал, не больна ли она, а мистер Филипс озабоченно посматривал на нее. Даже в голосе девушки слышались какие-то непривычные ноты, так что при первых же ее словах Эмилия тревожно спросила:

— Что с тобой, деточка?

Но Гертруда ответила, что чувствует себя отлично. Мисс Грэм, хотя больше не допрашивала ее, тем не менее поняла, что с ней случилось что-то неприятное. Вечер провели как всегда; со всеми простились, а с Грейсвортами решено было еще раз увидеться утром.

Настала ночь; все стихло. Эмилия, казалось, крепко спала. Только теперь, оставшись сама с собой наедине, Гертруда наконец дала волю своим чувствам, и ее страдания вылились целым потоком слез. Спрятав голову в подушках, она рыдала так, что, казалось, грудь ее вот-вот разорвется, но эти слезы облегчали ее изболевшееся сердце. Много она испытала горя, но все это было ничто в сравнении с новым неожиданным ударом судьбы. Все, чем она жила, на что надеялась, — все пропало! Кто же теперь поддержит ее? Кто поможет советом?