Книга Рассказы о прежней жизни, страница 39 – Николай Самохин

Я не сразу понял, что происходит. Как-то вечером, прибежав с улицы, я увидел, что кровать Алексея Петровича отгорожена занавеской из байкового одеяла, а перед занавеской стоит мать и говорит кому-то:

– Вот что, голуби ясные… Я, конечно, не Дрониха – гнать вас на улицу не буду. Поживите, пока с комнатой не утрясется. Но и долго тоже держать не смогу. Уж вы извините. Как-никак, дети у меня.

А утром из-за байковой занавески вышла Женя. Глянула поверх моей головы пустым светлым взглядом и проскользнула на кухню.

Так Женя поселилась у нас. Она стянула свои короткие пышные волосы платочком, больше не смеялась, и теперь из кухни чаще доносился не её голос, а матери.

– Ах, Женечка, – негромко говорила мать, – ну кто же льет в рассольник рассол?.. В рассольник надо покрошить соленых огурчиков.

– Ой! – пугалась Женя. – Что же я, дуреха, наделала! Сейчас Алексей Петрович обедать придет.

Алексей Петрович вскоре приходил, усаживался возле тумбочки и ждал, когда ему принесут миску с рассольником.

– Соль поставь, – скрипуче говорил он в женину спину. – Соль и хлеб наперед всего должны быть на столе. Сколько можно повторять?

Они прожили у нас недели две, пока Алексею Петровичу не вырешили комнату в Шлакоблочном поселке.

Странно, что я не очень переживал. А первые дни я был ошарашен, изумлен – Женя и Алексей Петрович никак не соединялись в моем сознании. А когда изумление стало проходить, я заметил, что уже не так сильно люблю Женю. Эту новую Женю, суетящуюся, озабоченную, с испуганными круглыми глазами, я не мог любить по-прежнему…

«Любовь – это разновидность пьянства, – говорил Нушич. – Только после того, как человек выпьет первые два стакана, у него появляется аппетит и жажда, и он начинает опрокидывать стакан за стаканом».

Наверное, я был предрасположен к пьянству – жажда появилась у меня уже после первого стакана. Пьяница, как известно, неразборчив – он похмеляется тем, что под руку подвернется. Так и я, недолго думая, решил влюбиться в Тамарку Дронову.

Тамарка, впрочем, была вовсе неплохой девчонкой, по крайней мере, красивой – уж это точно. У нее была круглая мордашка, большие серые глаза, аккуратный носик и две взрослые косы. И, главное, мы с ней ладили. Тамарка охотно и даже как-то почтительно принимала мои ухаживания.

Но меня смущали ее родители.

У дядьки Дронова была одна нездоровая страсть: он любил играть в карты, в «очко». Обычно, когда я к ним заходил, он лежал после ужина на кровати, задрав босые ноги на спинку ее, и скучал. При виде меня Дронов оживлялся, доставал из сундучка захватанные карты – и начиналась битва. Так как деньги у меня не водились, играли мы с ним на щелчки. Дронову не везло – он всякий раз проигрывал.

– Дядя Дронов, может, не надо? – говорил я, видя его огорчение. – Может, отыграетесь потом?

– Щелкай, щелкай, – упрямо сбычивался он. – Щелкай – я за всю жизнь в долгах не был…

– Придешь завтрева? – спрашивал Дронов. И, не сдержавшись, выдавал свою мечту: – Эх, мне б тебя, Колька, хоть разок подкараулить! Уж я тебя щелкану. Я тебя так щелкану, что в штаны наваляешь!..

Я смотрел на черные суковатые руки Дронова, и меня заранее мутило от страха. Ведь должно же было ему когда-нибудь повезти…

Толстая белотелая тетя Параша Дронова была охальницей.

Когда мы, ребятишки, устраивали на Новый год елку в чьем-нибудь доме, тетя Параша мазала лицо сажей, являлась к нам на утренник и устраивала «художественную самодеятельность».

пела она, тяжело, по-слоновьи, приплясывая и тряся юбками, —

Летом было у нее другое развлечение. Вдруг она, истомившись дома от безделья, с визгом выскакивала на полянку, где мы играли, и кричала:

– Девки, девки!.. Доржите меня – я стойку буду делать!

И с разбегу опрокидывалась на руки. А «девки» – Тамарка и Нинка должны были успеть схватить ее за взметнувшиеся ноги.

Юбки с тети Параши падали, обнажая ее мясистые прелести.

Словом, я решил спасти тихую Тамарку, да и себя тоже, от нехороших ее родителей. Не теперь, конечно, а в будущем.

Такое условие я ей поставил: как только подрастем – сбежим от отца с матерью.

Тамарка поплакала и согласилась.

А я, столкнувшийся уже с женским коварством, тут же назначил ей пробное испытание: завтра весь день пасти со мной корову.

Я пас корову на пустыре, за растворобетонным узлом. Вот туда-то и должна была прибежать ко мне Тамарка, удрав из дому.

– Мамка наказывала морковку прополоть, – попыталась было отговориться она.

Но я был неумолим.

Тамарка не пришла на пустырь. Ни утром, ни в обед, ни после обеда.

Я напрасно прождал ее целый день и вечером отправился к Дроновым – узнать, что случилось.

Дронов вскочил с кровати и зашлепал босыми ногами к сундучку.

Но тетя Параша сказала:

– Ты бы подождал с картями, отец. Жених ведь пришел.

– Какой такой жених? – спросил Дронов.

– Да как же, – хихикнула тетя Параша. – К Тамарке он нашей посватался.

Дронов прозрел. Он сообразил, что все это время подставлял лоб не благородному партнеру, а низкому притворщику, пораженному совсем иной страстью.

– А вот я ему женилку-то отрежу! – пригрозил Дронов.

Я понял, что Тамарка предала меня, – и любовь наша на этом кончилась. Оборвалась легко, как ниточка, и, честно говоря, я даже почувствовал облегчение. Больше не надо было думать о том, как украсть Тамарку у родителей и где жить с ней после этого. Правда, я подыскал в согре укромную сухую полянку и даже начал строить там шалаш. Кругом было полно красной смородины, росли съедобные пучки, попадались птичьи гнезда. В конце концов, можно было настрелять из рогатки куликов – и как-нибудь прокормиться.

Но все это годилось только летом. А как жить в шалаше зимой – я совершенно не представлял…

Про третью, четвертую, пятую любовь не стоит говорить подробно. Войдя во вкус этого дела, я влюблялся легко, но непрочно, часто менял свои привязанности – так что избранницы мои, бывало, не успевали и догадаться, что они обожаемы.

Иногда любовь, как инфекционное заболевание, поражала сразу весь класс. Помню один такой случай. У нас была девочка – очень красивенькая, с длинными пепельными косами. Однажды какой-то сорванец обмакнул кончик ее косы в чернильницу. Гордая красавица, даже не взглянув в его сторону, взяла бритвочку, с большим лишком отрезала испачканный хвостик и выбросила в окно.

Этот жест настолько потряс всех нас, что мы тут же дружно в нее влюбились.