Книга Страшный человек, страница 36 – Сергей Протасов

В кабинет постучалась, и вошла Лена с оборудованием для дактилоскопирования. Волков безвольно отдал свои руки на поругание.

— Могу я посмотреть на фото, которое нашли? — нерешительно спросил он.

— Пожалуйста, — протянул молодой следователь пакетик. — Только из моих рук.

Олег увидел крупное изображение улыбающегося Безроднова. Странно, такого снимка он не помнил. Откуда оно? Небо синее, сзади вроде вода. Наверное, в «Острове». Явно отрезано от большего снимка. Чей-то локоть попал в кадр.

— Узнаете? — спросил Токарев.

— Это Женька. Снято на пикнике, я думаю, года четыре назад. Последние несколько лет, кроме той встречи — полторы недели назад, мы не встречались на природе.

— Вот видите! — оживился Токарев, словно факт узнавания Безродного — это признание в организации убийства. — Давно бы так.

— Вам необходимо найти негатив этого фото или цифру. Тогда, возможно, станет понятно, кто печатал. Кстати, возможно, в лаборатории, которая печатала, остались файлы. Нужно выяснить, где печатали, кто заказывал и кто забирал. Поймите, если расследовать происхождение фотографии, то многое прояснится. Станет понятно, что ни я, ни тот, которого убили, не виновны. Not guilty!

— То есть признавать очевидные факты вы отказываетесь?

— Конечно, поскольку они вовсе не очевидны. Представленные факты доказывают мою причастность лишь косвенно и с минимальной вероятностью. Меня никто никогда не мог с ним видеть вместе, я с ним не перезванивался и вообще не знал о его существовании. Докажите, что мы были знакомы! Повторяю вам. Никого я не заказывал и убийства не организовывал. Если вы сами начнете так думать, то и сможете разобраться во всем. Или вам это не нужно? Вижу — не нужно! Вам правда не нужна, вам нужен я. А, понятно. Вам заплатили за меня! Точно? Или вы скажете, что никогда не брали денег за обвиняемых? Горячее сердце и чистые руки носите с собой, или это оборудование исключительно для остальных и хранится в ящике стола? Почему вы не смотрите мне в глаза, следователь? Понимаю. Вы не можете смотреть в глаза человеку, который каждую копейку в своей жизни — каж-ду-ю — заработал вот этой вот головой, — он, распаляясь, чувствительно похлопал себя по лбу. — И ни одной бесчестно не присвоил. Вообразите себе, встречаются еще такие люди. Идите все вон! Я до суда ни слова не скажу. Вы отпускаете меня?

— Нет!

Он нахохлился, как воробей, положил ногу на ногу и отвернулся к окну. Всем видом давая понять, что никаких компромиссов не будет. «Должны же возникнуть у этих палачей сомнения, — думал он. — Их тут трое, два следователя и еще один, неопределенный. Кто-то же должен усомниться? Неужели это всё взаправду? Что же делать, что же будет?»

— Мне нужно позвонить, — просительно вымолвил Волков. — Домой, предупредить.

— Кого, о чем?

— Жену. Предупредить, чтобы не оставляла сегодня Дашку, что я не приду ночевать сегодня, — он опять почти плакал.

— В этом нет необходимости, она предупреждена.

— Как это?

— В вашей квартире проводили обыск, так что родные в курсе. Думайте о себе.

— Обыск? — губы Олега побелели. — У меня? И Дашенька видела? Что вы делаете, звери?! Вы даже не представляете, что вы делаете! Она не выдержит, — Волков выпрямился, и глаза его загорелись. — Я не знаю, кто это сделал со мной и за что, но он получит сполна. Я проклинаю его! И весь его род до пятого колена! И вас, которые способствовали свершению несправедливости! Будьте вы все прокляты, если не сделаете хоть что-то для правды! Отдаю себя на волю Всевышнего, пусть будет, как он замыслил! Проклинаю самыми страшными проклятиями! — голос его звучал гулко, он воздел кулаки к потолку.

Когда Волков закрыл рот и смолкло эхо его воплей, установилась жуткая черная тишина. Все присутствовавшие в комнате стояли остолбенев, охваченные мистическим ужасом. Страшные проклятия словно витали в воздухе вокруг, выбирая, к кому пристать навсегда, и все замерли, чтобы они их миновали.

— Уведите его, — подал голос Токарев. — Сегодня допроса больше не будет.

***

Надзиратель заглядывал в камеру Волкова каждые пятнадцать минут, как велел Токарев, но видел только его неподвижную фигуру, нетронутую пайку на полу. Обвиняемый словно окаменел.

— Покушай, — сказал служивый в кормушку. — Может быть, обойдется. Надо выжить, чтобы узнать.

Волков повернул голову к двери, и надзиратель увидел его огромные навыкате глаза, полные слез и неисчерпаемого отчаяния человека, который уже смирился со своей судьбой.

Час за часом Олег копался в воспоминаниях, пытаясь понять, когда и какие фотографии он брал в руки. Он знал, что никто, кроме него самого, не сможет ему помочь. Но ничего толкового в голову не приходило. Он начинал думать о собачке, о Даше, даже о жене. Мысли его мешались, мозг отказывался сопротивляться.

Совсем поздно, ближе к утру, когда все движения в отделе прекратились, когда прекратились крики доставленных пьяных, тяжелое хождение и лязг железных решеток, внутри его замка скрипнул ключ. Волков вздрогнул, словно проснувшись, и посмотрел на дверь.

Черный человек вошел в камеру и остановился при входе.

— Вы Мастер? — спросил его Олег.

— Чего? Почему мастер? — шепотом ответил незнакомец.

— А я поэт Бездомный?

— Поэт, тебе тут просили передать, — человек подошел совсем близко, и Олег почувствовал смрад из его рта и вонь одежды. — Ты должен признаться во всем. Сказали, если хочешь, чтобы твоя дочь жила и осталась нетронутой. Бери на себя всё. Если нет, то будет хуже.

— Кто сказал?

— Тебе какая разница? Кому надо, тот и сказал. Всё равно не выйдешь отсюдова, отсюдова только в зону дорога или в могилу. Никуда больше. И следователю ни слова.

— Я тебя сейчас убью, — прошептал Олег, медленно поднимаясь. — Руками придушу, так мне будет легче.

— Ты это, олень, не шути так, — незнакомец отступил к двери. — Меня просили передать, я передал. Всё. А ты как знаешь. Говори, что ты заказал убить того, и всё ништяк будет. Они помогут потом. По УДО лет через пять откинешься, или раньше. А что сделаешь, милый, судьба, видать, такая.

Замок скрипнул вновь, отделяя Волкова от его кошмара.

«Заканчивается моя история, — думал он. — Так быстро жизнь пролетела. Были и взлеты, и трудные времена, и феерия, и беды. Теперь этому всему приходит бесславный конец. Он послал мне знак, сделав мою единственную дочь особенной, нуждающейся в постоянной заботе, а я не понял, пренебрег. Самых гордых из нас судьба за секунду превратит в ничтожества. Низвергнет с ими придуманных высот на землю, растопчет и превратит в грязь. И тот, кто думает, что с ним этого никогда не случится, — первый в очереди. Я хотел славы и денег, признания, поклонения. Лез изо всех сил наверх, чтобы в итоге меня выбрали жертвой. Мне бы жить с Дашенькой тихо, работать, учить ее, радоваться ее успехам и умереть в надежде на ее выздоровление. И молиться, молиться, молиться день и ночь Богу за ее здоровье. Ведь во мне есть потенциал для веры, я способен. Даже более, чем многие другие! Опять хвастаюсь. Проклятый характер! Заносчивость, гордыня. Стыдно мне. Знаю, только вера сможет примирить с действительностью, укрепить и дать силы нести свой крест столько, сколько отмерено. Я научусь верить, и Он воздаст мне за мою веру. Другого спасения для меня нет. Он подавал мне знаки один за другим, а я верил только в деньги. Клянусь, Господи, если выйду отсюда и воссоединюсь с Дашенькой моей, пожертвую все деньги монастырю и стану служить тебе так, как ты мне скажешь каким-нибудь знаком. Только бы знак был понятным, чтоб не перепутать. Все мы прибегаем к тебе, только когда беда. Каюсь, прости, Господи!»