Книга Часослов Бориса Годунова, страница 16 – Наталья Александрова

– Ляля, ты как, пришла в себя? – спросила Ирина. – Может, водички дать?

– Да не пью я воду эту! – отмахнулась Ляля. – Ты слушай, что я знаю. Значит, баба эта, которую убили, сюда не просто так ходила. По делу она ходила каждую неделю.

– Да с чего ты взяла? – начала было Ирина, но тут же закрыла рот рукой.

– Потому что Ляля все видит, – забубнила Ляля, – это Лялю никто не замечает, а Ляля все видит. И баба эта, которую убили, каждую неделю ходила. Как на работу.

– Да куда она ходила-то?

– В прачечную, – твердо ответила Ляля.

– Белье стирать? – недоверчиво прищурилась Ирина. – Странно это как-то.

– Вот и я думаю, что странно… – согласилась Ляля, – потому как люди в прачечную белье грязное несут, так? А обратно чистое. А у них ничего в руках не было!

– У кого это – у них?

Вместо ответа Ляля вдруг запела детским чистым голоском:

– Ухти-тухти, ухти-тухти, я лесная прачка, ухти-тухти, я стираю зайцам и собачкам…

«Точно, наша Ляля ку-ку», – подумала Ирина.

– Там ее и нашли, не успела, значит, зайти в прачечную-то, – пробормотала Ляля, закрывая глаза и снова укладываясь на койку, – что уж она там делала, не успела… а я гляжу – лежит, и вся в крови, и машина красная отъезжает.

– Ты про это уже говорила, – пробормотала Ирина, вспомнив, что ее собственная машина стоит без присмотра на Загородном проспекте, и убийца с рысьими глазами наверняка уже очухался и вполне может ее караулить возле машины.

– Лежит такая… а я еще думаю, что-то с ней не то… – бухтела Ляля сквозь сон.

– Ясно, что не то, если она мертвая! – вставила Ирина.

– Ага, мертвая… здрассти, думаю, я ваша тетя… – голос Ляли затихал, – и вот что в руке у нее было, а после выпало, я и взяла… вот ты погляди, что это…

С этими словами Ляля вложила в руку Ирины маленькую блестящую штучку – пластмассовый брелок с колечком в виде золотой рыбки.

– Что это? – удивилась Ирина.

И Ляля вдруг не хриплым, не детским, а хорошо поставленным звучным бархатным голосом произнесла:

– На пороге сидит его старуха, а рядом с ней – разбитое корыто…

Дальше Ирина услышала только мерный храп.

Вернулся Профессор, и Ирина собралась уходить.

– Подождите немного, – посмеиваясь, сообщил Профессор, – буквально несколько минут, пока Леня уедет со своей тележкой. Вы произвели на него неизгладимое впечатление, и, поскольку он… как бы это выразиться, личность непосредственная, то рискуете нарваться на приглашение покататься, к примеру, на его тележке. Дело в том, что лет ему тридцать пять, а по уму – пять или чуть больше.

– Да я уж заметила, – вздохнула Ирина.

– Он безобидный. – Профессор прикрыл храпящую Лялю застиранным одеялом и сел к столу.

– А почему Ляля называет вас Профессором? – спросила Ирина просто так, чтобы не сидеть молча.

– Почему? – переспросил хозяин подвала, отводя взгляд. – А кстати, может быть, вы хотите чаю? У меня есть очень хороший чай… замечательный…

– «Лондонское утро»! – вспомнила Ирина.

– Совершенно верно, «Лондонское утро». Очень хороший сорт. Так как – хотите?

Ирина вспомнила, что посуда в этом доме не блистает чистотой, но решила все же согласиться – чтобы уважить хозяина. Да и чаю ей в самом деле хотелось.

– Да, пожалуйста.

Мужчина открыл очередной шкафчик – не тот, что прошлый раз, и достал из него две чашки хорошего синего фарфора, как ни странно, чистые. Оттуда же он достал синий фарфоровый чайник, жестяную чайницу и бутылку питьевой воды. Через минуту электрический чайник зашумел, закипая.

Мужчина заварил чай и только тогда повернулся к Ирине и проговорил, продолжая прерванный разговор:

– Потому что я действительно был преподавателем, не профессором, правда, но доцентом. Но теперешним моим знакомым это без разницы – что доцент, что профессор. Работал я в педагогическом институте, который сейчас университет, на кафедре, извиняюсь, марксистско-ленинской этики и эстетики.

– Что, правда была такая кафедра? – удивилась Ирина.

– Разумеется! Тогда, в советские времена, все было марксистско-ленинским. Один мой знакомый преподавал в сельскохозяйственном институте, так он защитил диссертацию по теме «Марксистско-ленинские принципы свиноводства». А вы говорите – эстетика!

– С ума сойти! – весело удивилась Ирина. – Свинки, значит, должны расти по марксистско-ленинской науке!

– Это сейчас так шутить можно, а раньше – ни-ни, – вздохнул Профессор. – За такие шутки можно было и срок заработать.

– Значит, преподавал я в институте, и все у меня было хорошо – ученая степень, приличная зарплата, квартира большая, жена хорошая… но тогда, знаете, в академических кругах ходила такая поговорка: «У каждого профессора все кончается аспиранткой». Так вот у меня все кончилось не аспиранткой, а студенткой, старшекурсницей…

Профессор тяжело вздохнул и продолжил:

– Училась она на пятом курсе и никак не могла сдать мой предмет. Пересдавала два раза, и оба раза несла такую ахинею, что у меня последние волосы дыбом вставали. Можете себе представить – перепутала антидюринг с антидопингом, а сфинкса со сфинктером!

Ирина понятия не имела, кто такой антидюринг, но на всякий случай кивнула.

– Но ей обязательно нужно было сдать этот экзамен, иначе ее могли отчислить. У нее было уже несколько хвостов, и в деканате строго предупредили. Она меня уговаривала принять ее еще раз, но у меня не было времени. Тогда она приехала ко мне домой…

– Но у вас ведь была жена! – напомнила Ирина, почувствовав, к чему идет дело.

– Да, но жена, как назло, в это время была в кардиологическом санатории! В общем, как-то так вышло, что оказались мы на диване, одежда на полу… сам не понимаю, как это получилось. А она так нахально улыбается и говорит:

– Ну что, сдала я экзамен?

– Что мне оставалось? Вписал я в зачетку «Хорошо»… а потом она на дополнительные занятия напросилась. Еще раз и еще… на том же самом диване… я и сам как-то не понял, как с женой развелся и на ней женился. Квартиру с женой разменяли, дочка со мной не разговаривает, жена сердцем болеет, а мне и горя мало. Как опоила меня студенточка эта, ни о чем больше думать не могу, как о ней. В общем, неинтересно про это рассказывать, совсем голову потерял, дурак старый. – Профессор отпил чаю и, тем не менее, продолжал:

– Значит, проходит время, характер у моей жены молодой меняться стал. Все ей не то и не так, денег мало, и я сам плохо ей соответствую, подружкам, в общем, не похвастаться. Тогда как раз в институте нашем ротация кадров началась, и мою ставку сократили, там еще завкафедрой подсуетилась, стерва, очень ей мой поступок не понравился, она с женой моей первой в хороших отношениях была.