Книга Мадам змея, страница 31 – Виктория Холт

— Генрих, пожалуйста. Пожалуйста. Выпей со мной вина. Я почти не вижу тебя.

— У меня нет времени, — твердо сказал он.

Она потеряла выдержку и закричала:

— Оно было бы у тебя, если бы ты меньше общался с вдовой сенешаля.

Он покраснел и бросил на Катрин взгляд, полный отвращения.

— Она — мой старый друг, — с достоинством ответил Генрих.

— Действительно. Она так стара, что могла бы быть твоей матерью. Мадам д'Этамп говорит, что она родилась в тот день, когда сенешаль женился.

Глаза Генриха грозно сверкнули.

— Я не желаю слышать, что говорит эта шлюха. Советую тебе тщательнее выбирать друзей.

Она посмотрела на него; ей было так плохо, что она не смогла скрыть свою злость.

— Ты забываешь, что эта дама обладает большим влиянием при дворе.

— Я помню, что она — весьма безнравственная особа.

— Что безнравственного в том, что король имеет любовницу, если его сын избегает собственной жены… ночь за ночью… ради старого друга!

Он побелел от ярости. Он не знал, как справиться с ситуацией. Он исполнял свой долг, насилуя себя. Если она будет устраивать такие сцены, ему станет еще труднее делать это.

Катрин заплакала; она обвила руками его шею, потеряла самообладание. Долго сдерживаемый поток чувств захлестнул девушку.

— Генрих, — всхлипывала она, — я люблю тебя. Я — твоя жена. Почему мы… почему…

Он стоял, как статуя.

— Кажется, произошло недоразумение, — произнес он ледяным тоном. — Отпусти меня, я все объясню.

Она заставила себя опустить руки и замерла, глядя на него. Слезы покатились по ее щекам.

Он шагнул к двери.

— Ты все поняла неправильно. Диана де Пуатье уже много лет — мой большой друг. Наши отношения — чисто дружеские. Она — исключительно порядочная и воспитанная женщина. Пожалуйста, не пытайся очернить ее. Ты действительно моя жена, но это еще не дает тебе права устраивать вульгарные сцены.

— Вульгарные! — произнесла она сквозь слезы. — По-твоему, любовь вульгарна?

Он хотел уйти от нее. Испытывал чувство неловкости. Катрин безуспешно старалась справиться с эмоциями, разрывавшими ей сердце. Она совершила серьезную ошибку, проявила безрассудство. Потеряла контроль над своими поступками. Катрин опустилась на колени и обхватила ноги Генриха.

— Пожалуйста, не уходи. Останься со мной. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Я люблю тебя… сильнее, чем кто бы то ни было. Ты настроен против нашего брака, потому что его одобрил твой отец.

— Пожалуйста, отпусти меня, — сказал он. — Я тебя не понимаю. Я считал тебя разумным человеком.

— Как можно сохранять рассудок и быть влюбленной? У любви нет разума, Генрих. Это увлечение женщиной, которая могла бы быть твоей бабушкой, не продлится долго.

Он оттолкнул ее; она позволила себе упасть на пол и заплакать. Генрих вышел из комнаты. Когда дверь закрылась, Катрин поняла, как глупо она вела себя. Так действовать было нельзя.

Она медленно встала и добрела до кровати. Упала на нее и беззвучно заплакала. Рыдания сотрясали ее тело.

Потом они прекратились. Нельзя плакать, если хочешь победить. Надо строить планы.

После этого Генрих несколько дней не подходил к ней; Катрин чувствовала, что если она покинет свои комнаты и будет общаться с придворными, то невольно выдаст свою ревность. Она молилась, стоя на коленях и расхаживая по комнате, о смерти Дианы. «Святая Дева, пусть хотя бы какая-нибудь болезнь обезобразит ее… Направь руку Себастиано ди Монтекукули. Внуши ему нужные мысли. Это необходимо Италии, и поэтому не будет грехом».

Мадаленна принесла ей новости.

— Мадам герцогиня, король послал за дофином. Он отправится к своему отцу в Валенсию. Люди говорят, что Франции грозит опасность.

Но в тот день, когда дофин должен был выехать в Валенсию, к Катрин пришел Генрих. Она лежала на кровати с тяжелыми веками. Она пожалела о том, что не успела встать, тщательно причесаться, надушиться и сменить туалет.

Он остановился возле кровати; Генрих почти улыбался, и казалось, что он совсем забыл их последнюю встречу.

— Добрый день, Катрин.

Она протянула ему руку, и он поцеловал ее — правда, весьма небрежно.

— У тебя счастливый вид, Генрих. Есть хорошие новости?

Ее голос звучал сдержанно; она владела своими чувствами.

— У армии дела обстоят плохо, — сказал он. — Но для меня все складывается удачно. Думаю, я скоро присоединюсь к отцу в Валенсии.

— Ты… Генрих… поедешь с дофином?

— Франциск лежит в постели. Он заболел и не может отправиться к отцу.

— Бедный Франциск! Что с ним?

— Я надеюсь, что отец прикажет мне заменить его.

— Король, несомненно, подождет день-другой. Что беспокоит твоего брата?

— Он играл в теннис в жаркий день. Его стала мучить жажда. Ты знаешь, что он пьет только воду. Итальянец взял кубок и отправился к колодцу. Когда он вернулся с водой, Франциск выпил ее и попросил еще.

Катрин лежала неподвижно, глядя на потолок с барельефными изображениями Святой Девы и ангелов.

— Итальянец? — медленно произнесла она.

— Монтекукули. Виночерпий Франциска. Какое это имеет значение? От жары и холодной воды Франциск почувствовал себя плохо и удалился в свои покои. Отец не обрадуется, услышав новость. Он отругает Франциска за то, что он пил холодную воду.

Катрин молчала. Впервые, находясь рядом с Генрихом, она почти не замечала его. Она видела лишь фанатичные глаза Монтекукули.

Весь двор оплакивал смерть дофина. Никто не смел отправиться в Валенсию и сообщить новость Франциску. Король знал лишь о том, что его сын заболел.

Все испытали сильное потрясение. Еще несколько дней тому назад молодой человек был здоров и бодр. Он никогда не отличался большой силой, но все же неплохо играл в теннис. Его скоропостижная смерть была загадочной.

Придворные врачи сошлись в том, что гибель Франциска вызвана водой, которую он выпил. Молодежь удивляло то предпочтение, которое он оказывал воде. Он поглощал ее в больших количествах и редко пил хорошее французское вино. Очевидно, он перегрелся на корте и поэтому приказал своему виночерпию-итальянцу принести воды.

Виночерпий — итальянец!

Придворные стали перешептываться: «Это дело рук итальянца».

О происшедшем следовало доложить королю. Сделать это выпало на долю его близкого друга, кардинала Лоррена. Человек, славившийся своим красноречием, стоя перед королем, потерял дар речи — он не мог поведать Франциску об ужасной трагедии. Он пробормотал, что у него есть печальные вести.