Книга Королева-распутница, страница 35 – Виктория Холт

Генрих Наваррский перевел пристальный взгляд с безумной физиономии короля на непроницаемое лицо королевы-матери; он помнил о вооруженных гвардейцах, стоявших не только в покоях, но и в коридорах. Он проявит осторожность; он не собирался распроститься с жизнью из-за такого пустяка, как вера.

Конде сплел на груди руки. «Бедный романтичный Конде, — подумал его кузен Генрих Наваррский, — храбр, как лев, но глуп, как осел».

— Ваше Величество, — холодным бесстрастным тоном сказал Конде, словно он сотни раз смотрел в глаза смерти и такая ситуация была для него привычной, — я сохраню верность моей религии, даже если мне придется умереть за это.

Пальцы короля сомкнулись на рукоятке кинжала. Он шагнул к Конде и поднес лезвие к горлу принца. Конде смотрел на расшитые шторы, точно король предложил ему полюбоваться ими. Бедный Карл потерял смелость, видя перед собой проявление такого самообладания. Его дрожащая рука опустилась, он повернулся к Наваррцу.

— А ты… ты? — закричал Карл.

— Ваше Величество, умоляю вас, не тревожьте мою совесть, — уклончиво ответил Генрих.

Король нахмурился. Он подозревал своего грубоватого родственника в хитрости; он ни прежде, ни сейчас не понимал его; лицо Наваррца говорило о том, что он готов подумать о перемене веры, хотя и не хочет делать это с явной легкостью. Ему требовалось время для примирения со своей совестью.

— Совершены дьявольские злодеяния, — крикнул Конде. — Но я располагаю пятью сотнями людей, готовыми отомстить организаторам кровавой бани.

— Не будьте так уверены в этом, — сказала Катрин. — Вы давно устраивали перекличку? Я полагаю, что многие из ваших славных людей никогда уже не смогут послужить принцу Конде.

Дрожащий король почувствовал, что его ярость проходит; он был близок к глубокой меланхолии, которая всегда следовала за его приступами безумия. Он почти с жалостью сказал Наваррцу:

— Открой мне истинную веру, и я, возможно, порадую тебя.

В эту минуту в комнату вбежала прекрасная девушка с темными распущенными волосами. Марго упала на колени перед королем, взяла его дрожащие руки и поцеловала их.

— Прости меня, брат. О, Ваше Величество, простите меня. Я узнала, что мой муж здесь, и пришла, чтобы попросить тебя сохранить ему жизнь.

— Встань, Маргарита, и оставь нас. Это дело тебя не касается, — сказала Катрин.

Но король не выпустил рук Марго; по его щекам побежали слезы.

— Мой муж в опасности. — Марго повернулась к матери. — Кажется, это касается меня.

Катрин пришла в ярость. Она не собиралась позволить Конде или Наваррцу умереть, но королева-мать рассердилась, сочтя, что ее дочь и сын осмелились не подчиниться ей; она также была раздражена тем, что показалось ей очередным спектаклем Марго. Еще недавно девушка ненавидела своего будущего супруга; сейчас она играла, якобы желая спасти его жизнь Катрин была уверена в том, что дочерью руководит любовь к театральности, а не к мужу. Но важным было лишь воздействие поступка Марго на короля.

— Я предложил ему жизнь, — заявил король. — Он должен только сменить веру. Месса или смерть — вот что я сказал Наваррцу. Месса или смерть…

— И он выбрал мессу, — промолвила Марго.

— Он сделает это, — с иронией в голосе сказала Катрин.

— Значит, он в безопасности! — сказала Марго. — Ваше Величество, два других джентльмена умоляют меня помочь им… они принадлежат к свите моего мужа. Это де Моссан и Арманьяк. Вы дадите им шанс, Ваше Величество? Дорогой брат, ты позволишь им сделать выбор между смертью и мессой?

— Чтобы порадовать тебя, — Карл истерично обнял Марго. — Чтобы порадовать тебя.

— Ты можешь покинуть нас, Маргарита, — сказала Катрин.

Перед уходом Марго встретилась взглядом с глазами мужа. Они как бы говорили: «Твой поступок эффектен, но излишен. Неужели ты сомневаешься, что я выберу мессу?» Но также в его глазах сверкнула искорка, на губах Генриха появилась улыбка, означавшая: «Мы — друзья, верно? Мы — союзники?»

Когда Марго удалилась, король повернулся к Конде:

— Откажись от твоей веры! Прими мессу. Я тебе час на раздумья. Если ты не примешь мессу, тебя ждет смерть. Я сам убью тебя. Я… я… убью…

Королева-мать знаком велела стражникам увести Наваррца и Конде; затем она принялась успокаивать короля.

Усталый Карл лежал на своей кровати; слезы катились по его щекам.

— Кровь… кровь… кровь… — бормотал король. — Реки крови. Сена и мостовые стали красными от крови. Она сделала парижские стены багряными, точно осенью, когда на них пламенеют листья ползучих растений. Кровь! Везде кровь!

К нему подошла его королева; ее лицо было искажено страданиями. Неловкая походка, напомнившая королю о беременности супруги, сделала его слезы еще более обильными. Этот ребенок войдет в жестокий мир. Кто знает, что с ним случится?

Девушка опустилась на колени перед Карлом:

— Ужасная ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их.

— Я тоже, — простонал он.

— Говорят, ты собираешься убить принца Конде.

— Везде убийства, — сказал он. — Повсюду кровь. Это обезопасит нас.

— Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.

Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.

— Все убийства последней ночи — на моей совести, — сказал он. — Еще одно ничего не изменит.

— Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его.

Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране.

— Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, — сказал Карл. — Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.

Она поцеловала его руку.

— Ты так добр ко мне… Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж.

— Я не стану убивать его, — сказал он. — Пусть он живет. Конде — твой, моя бедная печальная королева.

Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век.

Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь.

К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили.