Онлайн книга «Вздыбленная Русь»
|
Марина промолчала: ей ли того не знать, — а вслух сказала: — Завтра трубы поднимут казаков, и они покинут Калугу. Казаки пойдут в Коломну. Следом в Коломну переедет и весь царский двор с царевичем. От подошвы зелёной горы и вниз до слияния Оки с Волгой, где поставили соляные лабазы именитые братья Строгановы, растекаются рубленые амбары и клети, лавки и лари, палатки и навесы нижегородского торжища. Его левое плечо развернулось привольно, зато правое упёрлось в мощную кремлёвскую стену и угловую квадратную башню, грозную жерлами пушек и тёмными стрельницами. Башню именуют Ивановской, оттого и торжище назвали Ивановским свозом. Сюда привозили товары не только российские купцы, но и гости из многих стран. С низовий Волги плыли в Нижний Новгород гости с Востока, морями и реками к верховьям великой реки добирались торговые люди из немецких и иных земель. В Смутную пору заморские гости редки, однако и без них на торжище людно. Особенно когда положили начало земскому ополчению. С раннего утра собирался народ: кто торг вёл, кто к товару приценивался, а иные так, потолкаться пришли, поглазеть, послушать. А торжище шумело, кружило. Солнечным днём Красной горки — в первое воскресенье после Пасхи бродили по торжищу ватажники. Держались кучно — всё надёжней. Возле Ивановской башни шустрый парень монетой поигрывал, зазывал: — Кто удачи попытает? Торопись! Андрейка парня за руку ухватил: — Дай-кось метну, а ты отгадай. — Нет такого уговора. — В таком разе не плутуй и топай отсель. А на торгу страсти разгорались. Сбившись в толпу, мужики судили городских воевод и бояр, какие только и знают, что болтают об ополчении, а дело с места не сдвигается. Где деньги на ополчение? На бочку из-под рыбы взобрался коренастый мужик со стянутыми тесьмой волосами, обратился к толпе: — Люди, сколь ждать? Аль егда недруг всю Русь подомнёт? Эвон, в Москве хозяйничают! Андрейка Артамошку локтем подтолкнул: — Минин то! А народ уже загомонил: — Сказывай, Кузьма! — О чём речь ещё вести, нижегородцы, вы и сами обо всём знаете. Пора от слов к делу приступать. Ополчение оружить, кормить, а для того деньги надобны. Соберём ли, братья и сёстры? Не пожалеем ли на святое дело? Пожертвуем всяк своё в общий котёл! — Аль сомнение в нас держишь, Кузьма Захарьич? Нижнему Новгороду Русь спасать! — Отдадим всё, чем богаты, — продолжал Минин, — заложим дома свои и имущество, злато и серебро внесём на алтарь отечества! — Верно, Кузьма Захарьич! — Бабы, голь перекатная, последнюю рубаху скидавай, плат-убрус гони! — выкрикнул рябой гулевой. — Собирай, Минин, рублёвики, всё, чего жертвовать станем! Животы положим своя за матушку-землю нашу! — Тебе верим, Минин, и казну вверяем! Руки у тебя честные! Вперёд протиснулся лодочник с перевоза, вытащил из-за отворота кафтана кожаный кошель, высыпал на ладонь горсточку серебра: — Держи, Кузьма Захарьич, ведай казной ополченской, бери на себя все хлопоты. От всего Нижнего Новгорода челом бьём! И толпа дружно подхватила: — Попросим! Не откажи! Сгрудилось торжище, в один голос вторит: — Быть Кузьме Захарьичу старостой ополчения, головой воинства! Низко поклонился Минин и, дождавшись тишины, сказал громко, чтоб все услышали: — Да будет воля ваша, граждане Нижнего Новгорода! Да будет воля твоя, народ российский! Собрались в хоромах князя Черкасского. Когда Минин вошёл в просторную горницу, на лавках и за столом уже сидели воеводы Андрей Алябьев и Михайло Дмитриев, стольник Фёдор Левашов, боярин Пётр Мансуров да несколько дворян и казацких старшин со стрелецкими головами. Князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский — черкесская кровь, из тех, каких привечал царь Грозный, — заметив Минина, широко повёл рукой: — Милости просим, Кузьма Захарьич! Прошлой зимой Черкасский воротился в Нижний Новгород, успев послужить самозванцу и в Тушине, и в Калуге. Отъехал, не поладив с Трубецким. Уселся Минин с татарским ханом Барай-Мурзой Кутумовым, положил на колени сильные руки, привыкшие держать топор мясника, присоединился к разговору. Речь вёл боярин Мансуров. Тянул скрипуче: — Не войной бы Нижнему Новгороду на ляхов идти, а полюбовно с Жигмундом урядиться. Нам ли тягаться с Речью Посполитой? Барай-Мурза выкрикнул гневно: — К кому на поклон шлёшь? Я, татарин, Владислава царём не признаю, и народ мой с Россией заодно! Стольник Левашов на хана покосился: — Как знать, где упасть. — Не признаем добром — покоримся силе, — снова проскрипел Мансуров. — Мы ль не бивали ляхов, боярин? — подал голос Алябьев. — Сапегу и Лисовского кто поколачивал? — Воистину, воевода Андрей, — пробасил Михайло Дмитриев, и его поддержали стрелецкие головы, старшины и дворяне. — Это когда с Москвой вместе, а под кем Москва ноне? — упорствовал Мансуров. В горнице сделалось шумно, все заговорили разом. Черкасский головой покачал: — Утихните! Люд новгородский слово своё без вашего спора сказал, иного пути не ищите. Давайте лучше удумаем, как ополчению земскому подсобить. Так ли, Кузьма Захарьич? Минин поддакнул: — Справедливы слова твои, князь Дмитрий Мамстрюкович, курочка снесла яичко, и не простое, а золотое. Мансуров недовольно покосился: — Аника-воин! Минин усмехнулся: неугомонный боярин Пётр. Обратился ко всем: — Граждане Нижнего Новгорода всяк от щедрот своих жертвуют, а вам, воеводы и старшины, то земское ополчение ратному делу обучать. — Сравнится ли пахарь и мастеровой с гусаром и рыцарем? — высказал сомнение стольник Левашов. — Чать, против коронного воинства ополчение пойдёт? На стольника накинулись Алябьев и Дмитриев: — Зачем такие речи, не порочь ополчение земское. И не скопищем пойдём на коронное войско, а полками, изготовившись добре. Ещё не перевелись на Руси ни воеводы, ни воины. — Разумно, воеводы, — сказал Черкасский, — настал час помыслить и о главном воеводе. — Чем не воевода Алябьев? Чать, он водил нижегородцев с князем Шереметевым, — предложил Левашов. Головы к воеводе Андрею повернулись, но тот отказался решительно: — Нет на то моего согласия. Черкасский снова заговорил: |