Онлайн книга «Наблюдательный отряд»
|
– Ну, благодарствую, Александр Иванович! – сказал Панкратов, когда Лабрюйер буквально вытащил его со двора. – Видал я старых ведьм, ох, видывал, но не столько же сразу! Так вот, рапортую… – Груньку убили. – Это как же?! – Удавили. Кому она помешала? Не ради денег же. – Баул! Нужно выемку сделать. У нее наверняка сколько-то прикоплено. Если деньги в бауле – значит, не в них дело. А если нет – значит, куда-то шла с деньгами ночью… – Ты почем знаешь, что ночью? – Так ведьмы же сказали. Сбежала, оставила двух помирающих старух и сбежала. – С кем-то, видать, назначила рандеву. Ночью, говоришь? – А черт их разберет, этих ведьм. Темнеет рано. Ложатся они, думаю, в десять, ну, в десять. Вроде и не ночь, а глянешь за окно – она самая… Часов у них нет, темно – значит, ночь. – Насчет выемки я узнаю в полиции. Придется опять Линдера беспокоить. Ты прав, Кузьмич, это важно. А теперь бегом к Мартиновой теще. Мартин там за чаем засиделся, а тещу он, кажется, недолюбливает, и мы явимся, как два ангела-хранителя, – вызволять… – И то! Были у меня две тещеньки. Вспомню – вздрогну. Лабрюйер с Кузьмичом нашли нужный дом, постучали в окно, занавеска отлетела в сторону, и они увидели круглую сытую физиономию ормана. По улыбке поняли – пришли вовремя. Он выскочил в калитку, на ходу надевая шапку. – Сейчас скотинку свою выведу. А Леман пропал. Второй день родня ищет. Вышел из дому покурить на крыльце и пропал. – Черт возьми! – воскликнул Лабрюйер. – Где его искали? – Всюду. И по питейным заведениям, и по всем дворам – мало ли, может, кто видел. – А покурить вышел – когда? – Вечером. У дочки с зятем сидели гости, а он трубку курит, набивает ее таким табаком, что вонь на весь Агенсберг. Вот, накинул старый полушубок, вышел покурить – и нет его… Все соседи головы ломают – куда подевался. Давайте я вас, господа, отвезу и за женой вернусь. Куда прикажете? – Сперва – на Конюшенную, потом на Александровскую. По дороге в свое фотографическое заведение Лабрюйер сперва молчал. Потом заговорил: – Ты, Кузьмич, никому не рассказывал, что я занялся этими тремя делами об убийствах девочек? – Да что я, сдурел, что ли? – Пропали два свидетеля по двум убийствам, один в свое время был, я думаю, просто подкуплен, другого запугали. И, заметь, очень быстро они пропали, я и за дело толком взяться не успел. Где протекло? – Андрей? – предположил Панкратов. – Это вряд ли. А вот Нюшка-селедка… – Она знала, где искать Груньку. – Новопреставленную рабу Божию Аграфену, царствие ей небесное. – Выходит, Нюшка, узнав, что кто-то интересуется той, первой смертью, знала, куда с этой новостью бежать? – Черт ее разберет. Шлюха – она шлюха и есть. – Очень все это странно… – А чего странного? Нюшка ведь, прежде чем в судомойки пойти, работала в борделе на Канавной улице, а там и чистая публика бывала. Она бог весть с кем может быть знакома. Канавная была настоящей улицей красных фонарей – в прямом смысле этого слова. Там стояли рядышком три борделя, и возле каждого – пресловутый красный фонарь. Более полусотни молодых и привлекательных проституток обслуживали моряков, рабочих с окрестных заводов, зажиточных торговцев с Агенсбергского рынка. Туда, в Задвинье, и с правого берега Двины господа приезжали. – Так ты ее знаешь? – Тогда-то знавал, лет – сколько же лет-то?.. Пятнадцать? Ну, не двадцать же. Лет пятнадцать назад. И слышал краем уха, что ее из ремесла погнали, так она судомойкой пристроилась. Сколько ж можно в ремесле-то? Там свеженькие нужны. – Кто, кроме Нюшки, мог знать, что я ищу Груньку и Лемана? Панкратов пожал плечами. – Будь осторожен, – предупредил его Лабрюйер. – Теперь и ты к этому делу пристегнулся. Револьвер-то у тебя есть? – Тсс… По лукавому взгляду Кузьмича Лабрюйер понял – не то что есть, а целый арсенал припасен. Происхождение арсенала угадать было нетрудно – в 1905-м печальной памяти году оружия в Риге было великое множество. Высадив Панкратова у начала Конюшенной, Лабрюйер поехал в фотографическое заведение и сразу пошел в лабораторию к Хорю. Сейчас, когда почти стемнело и нельзя было вести съемку в салоне, двери заперли, а Хорь скинул ненавистную «хромую» юбку и работал в штанах и обычной мужской рубахе. – Мне Горностай нужен, – сказал Лабрюйер. – Дело осложняется. – Горностай раньше десяти не придет. Он вчера на «Феникс» устроился. – Кем?! – Чертежником. То есть устроили его. А чертить он умеет. Это я в корпусе, когда чертеж тушью обводил, проклятая тушь только что в потолок не летела. А он – аккуратный. До сих пор Лабрюйер за Енисеевым особой аккуратности не замечал. Но знал, что контрразведчик способен исполнить с блеском любую роль – хоть зануды-чертежника, хоть цыгана-конокрада, хоть вдовой попадьи. – Пойду-ка я, позвоню Линдеру. Тут такое дело – без полиции эту кашу, боюсь, не расхлебаем. Линдера звонок застал в полицейском управлении. – Во втором Митавской части участке тело подняли, – сразу перешел к сути разговора Лабрюйер. – Женщина, бывшая проститутка. И там же, по соседству, старик один пропал без вести. Так вот – убийство и пропажа могут быть связаны, донеси эту мысль до второго участка. – Каким манером? – А таким, что оба связаны с одним и тем же давним делом. Точнее, дел-то трое, а преступник явно один. Слушай внимательно… И Линдер все выслушал очень внимательно. – Ты этим занялся по той же причине, по которой осенью гонялся за приезжими шулерами? – спросил он. – Да. Мне нужны сведения о всех трех убийствах. Попробуй взять в архиве хоть на ночь, мне скопируют. – Я постараюсь. – Как супруга, как наследник? – Спать он совсем не дает, этот наследник, – признался Линдер. – Я даже иногда к тетушке ночевать убегаю. Начальству-то все равно, что в доме грудной младенец, ему подавай инспектора, который с утра не клюет носом. – Это верно. Если сможешь помочь – телефонируй, встретимся. Линдер позвонил на следующий день из частной квартиры. Телефонограмму принял Ян. Свидание было назначено возле дома на Суворовской, где жил Линдер со своей юной супругой. Особым требованием было – взять с собой саквояж. Лабрюйер прихватил тот ковровый саквояж, с которым прибыл в Ригу Хорь в образе эмансипэ Каролины, и помчался туда к указанному времени. Потом он вернулся в фотографическое заведение и показал Хорю набитый бумагами саквояж. |