Онлайн книга «Луиза Сан-Феличе. Книга 1»
Ванни нетерпеливо топнул ногой. — Собираетесь ли вы сегодня, наконец, отвечать на вопросы, которые я вам задам? — Это смотря по тому, какие будут вопросы. — Подсудимый! — вскричал Ванни вне себя. — Опять подсудимый! — возразил Николино, пожав плечами. — Ну, почему бы вам не называть меня князем или герцогом? Между этими двумя титулами я особой разницы не вижу. Ведь называю же я вас маркизом, а между тем, хоть вы и втрое старше меня, я стал князем или герцогом куда раньше, чем вы маркизом. — Хорошо. Довольно об этом… Сколько вам лет? Николино вынул из кармашка великолепные часы. — Двадцать один год, три месяца, восемь дней, пять часов, семь минут, тридцать две секунды. Надеюсь, на этот раз вы не упрекнете меня в недостаточной точности. — Ваше имя. — Все то же — Николино Караччоло. — Место жительства? — Замок Сант'Эльмо, камера номер три третьего яруса под антресолями. — Я спрашиваю, где вы жили, когда были арестованы. — Я нигде не жил, я находился на улице. — Хорошо. Ответ ваш не имеет значения, и без того известно, где вы жили. — В таком случае я скажу вам, как Агамемнон Ахиллу: «Зачем же вопрошать о том, что всем известно?» 88 — Участвовали ли вы в собрании заговорщиков в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября в развалинах дворца королевы Джованны? — Я не знаю в Неаполе подобного дворца. — Вы не знаете развалин дворца королевы Джованны на Позиллипо, почти против дома, где вы жили? — Простите, господин маркиз. Если простолюдин, извозчик, чичероне, даже министр народного просвещения — в наше время один Бог знает, откуда берут министров — допустят такую ошибку, это понятно; но вам, археологу, ошибиться в архитектуре на два с половиной столетия, а в истории — на пятьсот лет, вам я этого простить не могу! Вы имеете в виду развалины дворца Анны Карафа, супруги герцога де Медина, фаворита Филиппа Четвертого, которая не была ни задушена, как Джованна Первая, ни отравлена, как Джованна Вторая, — заметьте, я этого не утверждаю, ибо вопрос остался невыясненным, — но была съедена вшами, как Сулла и Филипп Второй… Ошибка совершенно недопустимая, господин Ванни, и если об этом узнают, вас могут принять за настоящего маркиза! — Ну, в развалинах дворца Анны Карафа, если вы предпочитаете называть его так. — Да, предпочитаю. Я всегда предпочитаю правду. Я последователь школы женевского философа и мой девиз: vitam impendere vero 89 . Однако если я заговорю по-латыни, меня могут принять за ненастоящего герцога! — Находились ли вы в развалинах дворца Анны Карафа в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября? Отвечайте: да или нет? — повторил Ванни в бешенстве. — А какого черта я стал бы там искать? Вы, верно, забыли, какая погода стояла в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября? — Так я вам скажу, зачем вы туда явились: принять участие в заговоре. — Да что вы! Я никогда не занимался заговорами в дождливую погоду, в хорошую и то скучно этим заниматься. — Давали ли вы в тот вечер кому-нибудь свой сюртук? — Я не так глуп, чтобы в проливной дождь дать кому бы то ни было свой сюртук. Даже будь их у меня два, так я оба напялил бы на себя. — Узнаете эти пистолеты? — Если бы я их узнал, мне пришлось бы сказать вам, что их у меня украли, а так как полиция работает у вас из рук вон плохо, вы все равно не разыскали бы вора, и это было бы унизительно для полиции. Но я не хочу никого унижать и поэтому не узнаю эти пистолеты. — А между тем они отмечены буквою «Н». — Но ведь не у меня одного в Неаполе имя начинается с буквы «Н». — Узнаете это письмо? И Ванни показал узнику письмо маркизы де Сан Клементе. — Простите, господин маркиз, но мне надобно рассмотреть его поближе. — Подойдите. Николино посмотрел по очереди на солдат, стоявших у него по бокам. — Е permesso? 90 — спросил он. Солдаты посторонились; Николино подошел столу и, взяв письмо, бросил на него беглый взгляд. — Нехорошо спрашивать у порядочного человека, узнает ли он почерк женщины! О, господин маркиз! С этими словами он спокойно поднес письмо к одному из канделябров, и бумажка вспыхнула. Ванни в ярости вскочил с места. — Что вы делаете? — крикнул он. — Сами видите, сжигаю письмо. Женские письма всегда надо сжигать, они компрометируют эти милые создания. — Солдаты!.. — закричал Ванни. — Не беспокойтесь, — сказал Николино, сдувая пепел в лицо Ванни, — дело сделано. И он преспокойно возвратился на свое место. — Хорошо, — проронил Ванни, — но хорошо смеется тот, кто смеется последним. — Я не смеялся, сударь, ни первым, ни последним, — с достоинством возразил Николино, — я говорю и действую как порядочный человек, вот и все. Я знаю, что не всем дано поступать таким образом. Тем хуже для них. Ванни взревел было, но, не собираясь прекратить допрос, тут же овладел собой, хоть и продолжал раздраженно размахивать правой рукой, в которой держал табакерку. — Вы племянник Франческо Караччоло? — Да, господин маркиз, имею честь приходиться ему племянником, — спокойно ответил Николино, поклонившись. — Часто вы с ним видитесь? — Как только могу. — Вам известно, что он заражен дурными идеями? — Мне известно, что это самый честный человек во всем Неаполе и, не считая вас, господин маркиз, самый преданный слуга его величества. — Слыхали вы, что он имел дело с республиканцами? — Да, в Тулоне он мужественно сражался против них и в этих битвах заслужил чин адмирала. — Вижу, что вы так ничего и не скажете, — сказал Ванни, словно приняв какое-то внезапное решение. — Как? Вы считаете, что я говорю слишком мало? А ведь говорю здесь почти что я один. — Я хотел сказать, что добротой мы не добьемся от вас никаких признаний. — И силой тоже, предупреждаю вас. — Николино Караччоло, вы не знаете, до чего обширны мои полномочия как судьи. |