Книга Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход, страница 101 – Реймонд Чандлер

— Не ваше дело, — огрызнулась Долорес.

— Отправляйтесь домой, милочка, вязать носки, — сказал рослый. И обратился ко мне:

— Сейчас по этой дороге проезда нет. Теперь вы знаете, почему.

— Надеетесь настоять на своем?

— Вам не изменить наших планов. Знали бы вы, какие налоги мы платим. А эти обезьяны в патрульной машине — и еще очень многие в муниципалитете — и пальцем не хотят шевельнуть, когда мы просим привести в действие закон.

Я повернул ручку и открыл дверцу машины. Рослый отступил, пропуская меня. Я подошел к полицейской машине. Оба патрульных сидели в ней, развалясь как на вечеринке. Звук своего громкоговорителя они убавили, и он был едва слышен. Один из них методично жевал резинку.

— Как насчет того, чтобы снять это дорожное заграждение и пропустить граждан? — спросил я его.

— Нет такого приказа, приятель. Наше дело только поддерживать здесь порядок. Если кто-нибудь что-то начнет, мы прекратим.

— Говорят, что там дальше игорный дом.

— Говорят, — сказал полицейский.

— Вы не врете?

— Это не моя забота, приятель, — ответил он и плюнул через мое плечо.

— А если у меня там срочное дело?

Он глянул на меня безо всякого выражения и зевнул.

— Большое спасибо, приятель, — сказал я.

Возвратясь к «меркьюри», я достал бумажник и протянул рослому свою визитную карточку. Он посветил на нее фонариком и спросил:

— Ну и что?

После этого выключил фонарик и молча замер. Лицо его смутно белело в темноте.

— Я еду по делу. Для меня очень важному. Пропустите меня и, возможно, завтра этот дорожный пост вам не понадобится.

— Заливаешь, дружище.

— Могут ли у меня быть деньги, чтобы содержать частный игорный клуб?

— Могут быть у нее, — он метнул взгляд на Долорес. — Она могла взять вас с собой для охраны.

И повернулся к человеку с дробовиком.

— Как ты полагаешь?

— Рискнем. Их всего двое, оба трезвые.

Рослый снова включил фонарик и замахал им взад-вперед. Заработал мотор.

Одна из преграждавших дорогу машин отъехала к обочине. Я сел в «меркьюри», завел двигатель, проехал через узкий проход и проследил в зеркало за тем, как машина заняла прежнее место и включила мощные фары.

— Это единственный путь туда и обратно?

— Они думают, что да, амиго. Есть и другой, но это идущая через усадьбу частная дорога. Нам пришлось бы делать крюк по низине.

— Мы едва прорвались. Значит, неприятность там не такая уж серьезная.

— Я знала, что ты найдешь способ прорваться, амиго.

— Чем-то все это припахивает, — сказал я. — И отнюдь не дикой сиренью.

— Какой подозрительный. Ты не хочешь даже поцеловать меня?

— Зря у дорожного поста ты не пустила в ход свои чары. Тот рослый парень выглядел одиноким. Могла бы утащить его в кусты.

Долорес ударила меня по губам тыльной стороной ладони.

— Сукин сын, — небрежно проговорила она. — Будь добр, следующий поворот налево.

Мы перевалили пригорок, и дорога внезапно уперлась в окаймленный побеленным камнем широкий черный круг. Прямо перед нами находился проволочный забор с широкими воротами и надписью на них: «Частное владение. Въезд воспрещен». Ворота были распахнуты, на одном конце свисающей со столбов цепи висел замок. Я объехал куст белого олеандра и оказался в автомобильном дворе низкого, длинного белого дома с черепичной крышей и гаражом на четыре машины в углу под балконом с перилами. Обе широкие створки ворот гаража были закрыты. Света в доме не было. Белые оштукатуренные стены голубовато светились под высокой луной. Часть окон нижнего этажа была закрыта ставнями. У ступеней стояли в ряд четыре набитых доверху мусором упаковочных ящика. Большой мусорный бак валялся пустым. Два металлических барабана были набиты бумагами.

Из дома не доносилось ни звука, не было заметно никаких признаков жизни. Я остановил «меркьюри», выключил фары, мотор и неподвижно сидел за рулем. Долорес зашевелилась в углу. Сиденье, казалось, вибрировало. Я протянул руку и коснулся ее. Она дрожала.

— В чем дело?

— Пожалуйста... пожалуйста, выходи, — проговорила она так, словно зубы ее стучали.

— А ты?

Долорес открыла дверцу и выскочила. Я вылез со своей стороны, бросив дверцу распахнутой, а ключи в замке. Долорес обошла машину сзади, и когда подошла ко мне, я, можно сказать, ощутил ее дрожь прежде, чем она коснулась меня. Потом она крепко прижалась ко мне всем телом. Руки ее обвили мою шею.

— Я поступила очень глупо, — прошептала она. — За это он меня убьет — как и Стейна. Поцелуй меня.

Я поцеловал. Губы ее были сухими и горячими.

— Он в доме?

— Да.

— А кто там еще?

— Никого, кроме Мэвис. Он убьет и ее.

— Послушай...

— Поцелуй еще раз. Жить мне осталось недолго, амиго. Если предаешь такого человека, то умираешь молодой.

Я мягко отстранил ее.

Долорес сделал шаг назад и быстро вскинула правую руку. В этой руке был пистолет.

Я поглядел на него. Он тускло поблескивал, освещаемый лунным светом, ствол был направлен на меня, и рука Долорес больше не дрожала.

— Какого друга я бы заимела, если бы нажала на спуск, — сказала мисс Гонсалес.

— Выстрел услышали бы те люди на дороге.

Она покачала головой.

— Нет, между нами пригорок. Не думаю, чтобы они могли что-нибудь услышать, амиго.

Я думал, что когда она нажмет на спуск, пистолет подскочит. Если улучить миг и броситься...

Но я стоял неподвижно. Не произнося ни слова. Казалось, язык у меня во рту распух.

Негромким, усталым голосом Долорес продолжала:

— Убийство Стейна — пустяк. Я сама с удовольствием убила бы его. Такую тварь. Умереть — это ерунда, убить — это ерунда. Но кружить людям голову до смерти... — Издав какой-то звук, похожий на всхлипывание, она умолкла.

— Амиго, ты мне почему-то нравишься. Мне бы давно пора забыть о подобной чепухе. Мэвис отбила его у меня, но я не хотела, чтобы он ее убивал. На свете полно мужчин с большими деньгами.

— Похоже, он славный парень, — сказал я, по-прежнему глядя на руку с пистолетом: ни малейшей дрожи.

Долорес презрительно рассмеялась.

— Конечно. Потому он и есть то, что он есть. Ты считаешь себя твердым, амиго. Но по сравнению со Стилгрейвом ты — тюфяк.

Она опустила пистолет, та было самое время броситься на нее. Но я по-прежнему не двигался.