Онлайн книга «Ищу квартиру на Арбате»
|
Та маленькая Катя легла в постель, отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом. – А как же сырники? – Не хочу сырников! И вообще есть не буду, пока меня не заберут домой. – Значит, умрешь с голоду? – Так долго не заберут? – Катя рывком снова села на кровати. – Долго. Ты теперь живешь со мной, и точка! – неожиданно резко сказала Анна Ионовна и поспешно прикрыла дверь в комнату, словно испугавшись саму себя: так с внучкой она еще не разговаривала. К вечеру они с бабушкой помирились и сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, укрытые пледом. Перелистывали тяжелый альбом со старыми фотографиями. Катя гладила его бархатную обложку, похожую на бока плюшевых медведей, которые тоже почему-то переехали в Брюсов переулок вместе с ней, как будто и они заболели. – А почему на фотографиях все коричневые? – Раньше такие делали. Ах, как быстро жизнь прошла… – Что ты, бабуль, ты у меня самая молодая. Меня даже подруга Лилька спросила: «Это твоя мама?» Не поверила, что бабушка. А потом говорит: «Красивая! На артистку похожа». Анна Ионовна рассмеялась, обняла Катю и поцеловала в макушку. – А это где? – Это могила дедушки. – Почему же на ней не по-русски написано? – Это еврейское кладбище – в Малаховке, под Москвой. Мы же с тобой, маленькой, туда ездили. Забыла? Ах, как играл твой дедушка… Ой, заболталась совсем, я же бульон варю! Когда Анна Ионовна вернулась в комнату, вытирая на ходу руки о передник, Катя все еще рассматривала фотографии. – А здесь тебе сколько лет? – Лет пять, наверное. – Это в пансионате в Славянске? – Точно, там. – Расскажи, как ты пела, очень прошу. Пожалуйста! – Да уж в который раз… – Ну, бабуль! – Хорошо… Вечером мы с мамой, как и все отдыхающие, пошли в летний театр. Там выступал ансамбль песни и пляски. И вот они завели марш Буденного: «Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» – запела Анна Ионовна чистым красивым голосом. – Ну а дальше? – Я залезла на стул и запела вместе с ними, маршировала еще, как они. Не села, пока не допела до конца. – И тебя никто не заругал? – Наоборот, мне аплодировали, а потом в столовой, когда встречали меня, говорили: «Вот она, наша артистка»! – Вот еще дедушка, – сказала Катя и вдруг замерла, пораженная неожиданно пришедшей в голову мыслью. – Что ты, Катюша? Что случилось? – Почему у тебя только фотографии дедушки Бени, а где дедушка Борис? – Какой Борис? – опешила Анна Ионовна. – Но ведь мама – Надежда Борисовна. Значит, ее папу звали Борисом! Где он? – Катенька, – обняла ее Анна Ионовна и тяжело вздохнула. – У твоей мамы один отец – музыкант Бенцион Грувер. Она изменила отчество. – Зачем? – Когда вырастешь, сама все поймешь… Катя продолжала листать альбом. – А вот ты с Мариночкой и бабушкой Леной… – Да, надо бы не забыть позвонить в Пензу, спросить, как они там поживают. – А Марина к нам еще приедет? – Конечно, почему ты спрашиваешь? – Просто я уже соскучилась, а она что-то не пишет давно. – Да взрослая уже девица, Марина-то. Наверное, учится, ей в школе совсем не до того. Буду звонить, привет от тебя передам. – Ой, смотри, это же прошлый Новый год! – Пойдем лучше чай пить, я варенье твое любимое… – Я хочу посмотреть эту фотографию. Там папа! А где еще папины фотографии? Почему здесь пустые места? Я помню, здесь папа с мамой были, их свадьба. Куда ты их дела? – Не волнуйся ты так сильно, ради Бога! Это мама перед отъездом их забрала. – Чтобы смотреть, когда соскучится? – Катюша, давай не будем вмешиваться в мамины дела… Мы с тобой ей сейчас не советчики. – Бабуль, дай мне, пожалуйста, эту фотографию с папой. Я ее спрячу. Мама не найдет. Анна Ионовна протянула внучке фотографию, на которой счастливая Надежда смеялась, слегка закинув назад голову, Александр влюбленно смотрел на нее, Катя сидела за столом, а бабушка в длинном платье – за пианино. * * * Резкая пульсирующая боль разбудила Надежду среди ночи, вернула из мрачного, бездумного небытия, в которое она проваливалась, как только врачи оставляли ее в покое и появлялась возможность опустить голову на подушку и отвернуться к стене. Источником боли была забинтованная кисть левой руки, которую она, как спеленатого ребенка, заботливо укладывала перед сном на подушку. Как только обезболивание проходило, рука вновь наполнялась ноющей болью и жаром. Но этот жар был пустяком по сравнению с огненной бурей, которая прошла по Надиной душе и выжгла ее дотла. Казалось, уже и болеть-то нечему, но глубоко внутри все что-то ныло, саднило. Самое неприятное она старалась «заспать», но никак не получалось. Ее мучили сомнения в своей правоте, и она пыталась сосредоточиться не на жгучей боли от того, что муж изменил ей, не на открывшейся ее взгляду сцене, а на главном… Вот она, не в силах заплакать, закричать, вымолвить хоть слово, по-рыбьи беззвучно заглатывает ртом воздух. Вот хватает со стола стакан и что есть силы сжимает его в левой руке. «Стоп! Почему стакан, зачем стакан? Больше нечего было, он один стоял», – оправдывала себя Надежда. Стакан с хрустом лопается, острые осколки впиваются в ладонь, но ей не больно. Совсем не больно, только алая кровь заливает белую скатерть на столе в гостиной, расползается кляксой, превращается в бурое пятно. Она с удивлением смотрит на разрастающееся пятно, на свое отражение в зеркале и видит ужас, который плещется в глазах мужа, так же по-рыбьи разевающего рот. Кажется, они не сказали друг другу ни слова. Ну а что тут скажешь? «Ни-че-го», – шептала она сухими горячими губами – ночью у нее поднималась температура. За этим «ничего» – тоже каким-то скрипучим, напоминающим опасный, тихий треск лопающегося стекла, – как и за самим порезом, ничего не стояло: за ним не было будущего, одна выжженная пустыня в бесслезной душе. На седьмой день в больнице Надежду вызвал к себе в кабинет заведующий отделением. – Боюсь, мы ничего не сможем сделать, – сказал он, разглядывая на свет рентгеновский снимок. – Что с моей рукой? – отстраненно спросила она, глядя на рваные серые облака на белесом небе за окном. За тридцать лет работы в этой больнице заведующий видел разных пациентов: борющихся и сломленных, до последнего верящих в выздоровление и потерявших всякую надежду. Бывало, вера творила чудеса и позволяла врачам достичь большего, чем они могли ожидать. |