Книга Я отпускаю тебя, страница 74 – Клер Макинтош

Когда толпа отступает и полицейские восстанавливают ограждение вокруг разрешенного для протеста пятачка, возле меня остается стоять женщина. Она моложе меня – ей нет и тридцати – и, в отличие от других протестующих, она без плаката, только что-то сжимает в руке. На ней коричневое, довольно короткое платье поверх черных колготок, а на ногах совсем не подходящие ни к платью, ни к сезону грязноватые белые парусиновые кеды. Пальто расстегнуто, несмотря на холод.

– Он был таким хорошим ребенком, – тихо говорит она.

И я сразу узнаю в ней черты Джейкоба: чуть раскосые голубые глаза, лицо сердечком, острый подбородок.

За барьерами наступает молчание. Все смотрят на нас.

– Он почти не плакал, даже когда болел, просто лежал рядом со мной, смотрел на меня и ждал, когда ему полегчает.

Ее английский безукоризненный, но с неуловимым акцентом – Восточная Европа, наверное. Голос звучит размеренно, будто женщина пересказывает автоматически заученный текст, и хотя она держится стойко, мне кажется, что она напугана нашей встречей не меньше моего, а возможно, и больше.

– Я была совсем молоденькой, когда родила. Сама еще девчонка. Его отец не хотел, чтобы я рожала, но я не смогла прервать беременность. Я очень любила своего ребенка уже тогда. – Она говорит ровно, без эмоций. – Джейкоб стал для меня всем.

У меня выступают слезы. Я презираю себя за эту слабость – ведь мать Джейкоба стоит передо мной с сухими глазами. Я заставляю себя не вытирать щеки и чувствую, что моя собеседница тоже вспоминает тот вечер, когда она всматривалась в залитое дождем лобовое стекло, щурясь от света фар. Сегодня нас ничто не разделяет, она видит меня так же четко, как я ее. Я удивляюсь, почему она не набрасывается на меня, не бьет, не кусает, не царапает мое лицо? Сомневаюсь, что на ее месте мне хватило бы сдержанности.

– Аня! – Какой-то человек зовет ее из толпы протестующих, но она, не обращая внимания, протягивает фотографию и держит, пока я не беру.

Снимок не тот, что был во всех газетах; с улыбкой, открывающей недостаток передних зубов, и в школьной форме, голова чуть повернута, как велел фотограф. Здесь Джейкобу всего три-четыре года, и мать прижимает его к себе, лежа в высокой траве, густо заросшей одуванчиками. Судя по ракурсу, Аня сама сделала этот снимок: ее рука вытянута за пределы кадра. Джейкоб смотрит в камеру, щурясь на солнце и смеясь, и Аня тоже смеется, но глядит на Джейкоба, и в ее глазах можно увидеть крошечные отражения сына.

– Мне очень жаль, – говорю я. Меня передергивает от бессилия и беспомощности этих слов, но я не могу подобрать других или промолчать при виде ее горя.

– У вас есть дети?

Я думаю о своем сыне, о его невесомом тельце, завернутом в больничное одеяло, о боли в матке, которая никогда не проходит. В английском языке должно быть слово для матери без детей, для женщины, лишившейся ребенка, который был смыслом ее жизни.

– Нет. – Я тщетно подыскиваю, что еще сказать, и протягиваю фотографию обратно. Аня качает головой.

– Мне не нужно, – отказывается она, – я ношу его лицо тут. – Она прижимает ладонь к груди. – Но вам, – тут следует секундная пауза, – вам надо помнить. Вы должны помнить, что был такой мальчик, что у него была мать и что ее сердце разбито.

Нырнув под барьер, она скрывается в толпе, а я судорожно втягиваю воздух, будто долго просидела под водой.

Мой адвокат – женщина средних лет – глядит на меня с известным интересом, входя в маленькую комнату для консультаций, возле которой в коридоре стоит охранник.

– Рут Джефферсон, – представляется она, протягивая руку. Ее рукопожатие твердо. – Сегодня простой этап, мисс Грэй. Вы уже признали свою вину, поэтому предстоящее слушание нужно лишь для вынесения приговора. Наше разбирательство в расписании идет первым после обеденного перерыва, и, боюсь, вам достался судья Кинг.

Рут присаживается напротив меня за стол.

– А что плохого в судье Кинге?

– Скажем так, он не отличается снисходительностью, – невесело усмехается Рут, блеснув великолепными белыми зубами.

– Сколько мне дадут? – не удерживаюсь я и тут же мысленно себя одергиваю. Это не важно. Главное сейчас – поступить правильно.

– Сложно сказать. Скрыться с места аварии и не сообщить о случившемся – это грубое нарушение, однозначно влекущее за собой лишение водительских прав, но сейчас это для нас не важно, потому что наезд со смертельным исходом в любом случае означает срок. А дальше возможны два варианта. За причинение смерти по неосторожности теоретически полагается лишение свободы от двух до четырнадцати лет, но в пояснениях к законодательству рекомендовано от двух до шести. Судья Кинг будет настаивать на шести, и моя задача – убедить его, что два года вполне достаточно. – Она открывает черную чернильную ручку. – У вас случайно нет психических отклонений в истории болезни?

Я качаю головой, и на лице адвоката мелькает огорчение.

– Давайте тогда об аварии. Я так понимаю, в тот вечер видимость на дороге была очень плохой. Вы видели мальчика перед столкновением?

– Нет.

– Вы страдаете какими-то хроническими заболеваниями? – спрашивает Рут. – Это весьма ценно в делах такого рода. Или, может, вы плохо себя чувствовали в тот вечер?

Я бесстрастно смотрю на нее. Адвокат цокает языком:

– Вы прямо-таки затрудняете мне работу. Вы страдаете аллергией? Может, вы чихнули перед самым наездом?

– Не понимаю.

Рут вздыхает и произносит медленно, будто растолковывая ребенку:

– Судья Кинг уже просмотрел материалы дела и составил в уме приговор. Моя задача – убедить его, что это был просто несчастный случай, уйти от наезда не представлялось возможным, и вы очень сожалеете о случившемся. Я не вкладываю слова вам в рот, это так, для примера. – Рут смотрит на меня в упор: – Так, может, у вас был приступ аллергии, и вы чихнули?

– Но я не чихала!

Так вот как это делается? Одна ложь громоздится на другую, и все ради того, чтобы получить минимальное наказание? Неужели наша система правосудия настолько порочна? Мне становится противно.

Рут Джефферсон углубляется в свои записи и вдруг поднимает голову:

– Мальчик действительно выбежал на дорогу неожиданно? По словам его матери, она отпустила его руку, когда они подошли к переходу, стало быть…

– Она не виновата!

Адвокат приподнимает тщательно выщипанные брови.

– Мисс Грэй, – спокойно произносит она, – мы здесь не для того, чтобы устанавливать, чья это вина. Мы с вами должны обсудить смягчающие обстоятельства данного случая. Пожалуйста, не позволяйте эмоциям брать верх над рассудком.

– Простите, но смягчающих обстоятельств не было, – резко говорю я.

– Моя работа их найти, – парирует Рут. Она откладывает папку и подается вперед: – Поверьте, мисс Грэй, есть огромная разница между двумя и шестью годами в тюрьме, и если есть хоть что-то, что оправдывает ваши действия – задавить пятилетнего и уехать, – скажите мне об этом сейчас.