Онлайн книга «Из жизни карамели »
|
– О чем? – всякий раз спрашивал Рыба-Молот. – О том, что все мужики – козлы. К тебе это, конечно, не относится, пỳпочка моя. Ты у меня – исключение, лишь подтверждающее правило. Ты ведь исключение? – Вроде того. – Но если я узнаю, что ты где-нибудь, когда-нибудь, с кем-нибудь… – Никогда, нигде, ни с кем… – Смотри у меня! А то все закончится, как в фильме «Музей восковых фигур». Кровавый финал «Музея восковых фигур» был не единственным вариантом развития событий, имелись и другие, не менее одиозные. Сборная солянка из «Пилы», «Возвращения реаниматора» и «Поворота не туда». Сплошной ужас-ужас-ужас, конченый трэш-трэш-трэш. Ужас и трэш настигали Рыбу-Молота три раза в месяц, в ночь с понедельника на вторник, когда основные телеканалы уходили на профилактику и скорбящая по мерцанию экрана Рахиль Исааковна включала DVD. Ничего, кроме ужастиков, она не смотрела. Лишь однажды Рыба-Молот заикнулся о том, что неплохо бы разнообразить репертуар какой-нибудь мелодрамой или, на худой конец, лирической комедией – и тотчас же был обвинен в пошлости, отсутствии вкуса и поиске легких путей в искусстве. Каким образом фильмы ужасов способствуют развитию этого самого вкуса, Рахиль Исааковна не пояснила. Но это не суть важно. Важно то, что «с-с-страшное кино» вырабатывает декалитры адреналина, а Рахиль очень нуждается в адреналине. Конечно, она могла бы добывать его другими способами: прыгая с парашютом, например. Играя на бирже, играя в казино, подворовывая шмотки в бутиках и продукты в супермаркетах. Сюда же можно добавить занятия экстремальными видами спорта, стрингерство, дайверство, посещение горячих точек в составе группы правозащитников и полеты рейсовым «Як‐40» по маршруту Дудинка – Воркута. Но такого рода эксперименты над личностью Рахиль Исааковна отвергает напрочь: а) из-за риска разбиться, разориться, утонуть, быть оплеванной альтернативной группой правозащитников; б) из-за риска сломать шею; в) из-за риска сломать ноготь; г) из-за риска попасть в каталажку, что выглядит бесславным само по себе. Ночные просмотры подобных угроз не несли, а если кто и страдал, так только Рыба-Молот. В самый ответственный момент расправы над жертвой Рахиль Исааковна крепко зажмуривала глаза и хватала Рыбу за руку. Пронзая кожу острыми и твердыми, как у тираннозавра, когтями экстремальной длины. – Ну, рассказывай, что там происходит! Только в подробностях! – требовала она. – Он к ней подходит, – содрогаясь, блеял Рыба-Молот. – С тесаком? – С тесаком и с ножом. – А она? – Она ничего не подозревает. – Ну! Не молчи! – Теперь заподозрила. – И? – Бежит. – А он? – Бежит за ней. – А она? – Кричит как резаная. – Я и сама слышу, что кричит, не отвлекайся. Чего она делает-то? – Вызывает лифт. – Лифт, конечно, застрял между этажами. Старая хохма, могли бы что-нибудь поинтереснее придумать… – Все, лифт пришел. – Двери заклинило? – Открылись. – И? – Она уже внутри, но двери не закрываются. Нет, вроде поползли… – А он? – Машет тесаком сантиметрах в двадцати от кабины. – Ну, не идиот ли? Надо было ногу подставить, чтобы кабину заблокировать!.. – Так и сделал… – Ну, слава богу, дотумкал! Теперь чего? – Орет и глаза пучит. – Кто пучит? Он? – Она. – Еще бы не пучить, ведь конкретный пипец котенку! Пипец или нет еще? – Почти… Он уже в кабине, рубит по башке. – Тесаком? – Угу. – А нож почему не задействовал? – Ножом вроде тоже тыркает… Все. Отмучилась, бедняжка… – Кровищи много? – Хватает. – Фу, мерзость!.. Убедившись, что эпизод подошел к логическому концу, Рахиль Исааковна переводила дух, открывала глаза и углублялась в происходящее на экране – вплоть до очередного момента с нападением, расчлененкой и освежеванием туш. После сеанса начинался разбор полетов: каким образом можно было бы избежать столкновения с маньяком, а столкнувшись – спастись (по законам жанра выходило, что никаким). Так же, в жанровых рамках, серьезно обсуждалась проблема повышения маньяческой производительности труда. В одной упряжке с производительностью рассматривалась и многовариантность подхода к жертве: Рахиль Исааковна кляла недостаточно, по ее мнению, изобретательных хламоделов-создателей. – Ножи, топоры, бензопилы, струны от карниза… Рутина, блин, муть лодейнопольская! Станция Дно, приехали-слазьте! Никакой фантазии! Никакого полета! А ты как думаешь, пупочка? – Полностью с тобой согласен, кисонька, – всякий раз отвечал Рыба-Молот, с тоской вспоминая Кошкину. Кошкина подобные мясницкие экзерсисы терпеть не могла, предпочитая им авторское кино. Или «арт-хаус», как она его с придыханием называла. Рыбе хватило пары просмотров, чтобы убедиться: это отнюдь не альтернатива фильмам ужасов, скорее – еще одна их разновидность. Но, во всяком случае, обходилось без зажмуривания и хватания за руки. На арт-хаус Кошкину подсадили две ближайшие подруги – Палкина и Чумаченко. Палкина слыла адепткой европейского независимого кино, а Чумаченко – американского. В этом было их единственное различие, во всем остальном они являлись точной копией друг друга: кошмарные старые девы, разнузданные анархистки, феминистки с уклоном в суфражизм, вегетарианки со стажем, активные борцы за права животных и секс-меньшинств. Больше всего Рыба-Молот боялся, что либеральные шахидки втянут его женушку в какую-нибудь запендю похлеще арт-хауса. Поволокут на митинг протеста против всего на свете, заставят клеить прокламации на водосточные трубы, заседать на антигосударственных форумах в Сети и жрать печеную брюкву вместо медальонов из телятины под соусом бешамель. Рыбу-Молота Палкина с Чумаченкой терпеть не могли, называли жлобом, бычарой, пейзанином, недотыкомкой и – почему-то – вонючим бюргером. Последнее определение казалось Рыбе особенно оскорбительным: за собой он следил не хуже какого-нибудь метросексуала, брился по два раза на дню, не жалел денег на одеколоны, кремы и гели, а однажды решился даже на депиляцию волос на груди. Чертова депиляция прошла настолько болезненно, что Рыба едва не отдал концы. Кошкина (ради которой все и затевалось) мужнина подвига не оценила. Напротив, тут же пришпилила ему кличку «бруталь-фаталь», с коей Рыба и проходил до тех пор, пока волосы снова не отросли. |