Книга Париж в настоящем времени, страница 109 – Марк Хелприн

Он устал от жизни, но его переполняла любовь. Он всегда верил, что только Бог способен на вечную любовь, и все же любовь, которую он испытывал к стольким людям и стольким вещам, казалась беспредельной. К своему удивлению и стыду, лишь в последние часы своего последнего дня он сделал открытие: можно любить вечно, и это не признак способностей человека, а признак самой любви.

Эти мысли внезапно прервал громкий хруст гравия, раздавшийся позади слева от него. Мороженщик на велотележке с белым холодильником позади вывернул из парка. Совершенно пустая терраса огорчила мороженщика до глубины души. На лице у наго было написано, что его расчеты не оправдались.

– Вот же черт! – сказал он, останавливаясь.

Затем он заметил на скамейке Жюля. И с надеждой подъехал к нему.

– Как насчет мороженого? – предложил он с детской улыбкой торговца вразнос.

– Еще только восемь утра, – заметил Жюль.

– Начните пораньше.

– Я… я не…

– Не дурите. Летом все едят мороженое по утрам. На завтрак.

– Я собираюсь на пробежку. Не хочу бежать с полным желудком и нечищеными зубами.

– Не дурите, – не унимался мороженщик. – Оно растает и проникнет прямо в клетки, чтобы придать вам энергии. И тут повсюду полно воды. Сполоснете рот – да и все.

– Извините, но я вообще не такой уж большой любитель мороженого. Я люблю пирожные, – сказал Жюль, будто оправдываясь.

– Я тоже люблю пирожные. Но мороженое любят все – даже обезьяны. Я дам вам шоколадную бомбу на палочке – с ежевикой и с вишней. Обычная цена – два пятьдесят, отдам за евро.

– Да вот кстати. У меня с собой нет денег.

– И кредитки нет?

– Нет.

– А часы?

– И часов нет, но, даже если бы и были, я бы не стал менять их на мороженое.

– А носки?

– Вы хотите дать мне мороженое в обмен на мои носки? Повторите-ка еще раз?

– Так и есть.

– Носки я вам не отдам.

– Вам они даже не нужны. Сейчас народ вовсю бегает без носков, я сам видел.

– Только не я.

– Ладно. Вы завтра тут будете?

– Завтра я буду мертв.

– Ага, ну конечно. Давайте так: деньги завтра, а мороженое сегодня.

– Говорю же вам, меня здесь не будет.

– Хорошо. Я дам вам его просто так.

Он откинул крышку и сунул руку внутрь холодильника. Над тележкой с сухим льдом поднялся туман. Крышка шлепнулась на место, издав типичный звук захлопывающейся дверцы холодильника – не важно, большого или маленького, на велотележке или у стены.

– Вот, держите. – Мороженщик покатил прочь, хрустя гравием, и Жюль слышал, как он громко произнес: – Придурок!

Утром в день своей смерти Жюль держал в руке ежевично-шоколадную бомбу. Он взял тайм-аут, чтобы съесть ее. Мороженое оказалось потрясающе вкусным, и на время Жюль забыл обо всем на свете.

* * *

Элоди проснулась в объятьях любимого, счастливая, как никогда прежде. Весь мир раскинулся перед ней, и ни единого намека, что ждет ее впереди. Остатки лета они проведут в Португалии – рюкзаки, студенческие скидки, второй класс, ночевки в общежитиях, трапезы на скамейках, на бордюрах у фонтанов или просто на камнях у моря. Но сейчас было утро, солнце струилось в окна с востока, и кто-то стоял внизу и нажимал кнопки домофона. Вскочив с кровати, она подхватила простыню, сброшенную ночью из-за жары, и завернулась в нее.

– Да, – произнесла она во встроенную в стену коробочку. Ей всегда казалось странным, что люди разговаривают со стенами.

– «Хэдлис», мадам.

– Мадемуазель.

– Мадемуазель, – исправилась коробочка.

– Что такое «Хэдлис»?

– Специализированная курьерская служба. У нас посылка для вас.

– Я никогда о такой не слышала. Как я узнаю, что…

– Если ваши окна выходят на улицу…

– Да, выходят.

– Можете выглянуть и сами посмотреть.

– Хорошо. Минутку.

Она была потрясающе красива, шлепая босиком к окну: растрепанные и живые золотые волосы, тога из простыни, смотревшаяся красивее самого изысканного наряда. Подтянув ее высоко под мышки, хотя никто и не смотрел, Элоди свесилась с подоконника. На улице она увидела нечто весьма впечатляющее: отполированный до блеска грузовичок, а рядом – замерший в почтительном ожидании курьер в отутюженной форме. Она вернулась к домофону:

– У вас посылка для меня?

– Элоди де Шалан?

– Совершенно верно.

Она нажала кнопку замка от наружной двери и побежала что-нибудь на себя накинуть.

Очень скоро у ее двери стояли два человека в форменной одежде, один нес виолончельный футляр, а другой – два посылочных ящика. Увидев их, она подумала: он уехал или умер. После того как она подписала квитанции и курьеры ушли, Элоди открыла футляр. Инструмент был старый и видавший виды, но она знала, что он обладает уникальным звуком. В записке, подсунутой под струны, Жюль писал: «Оставляю ее вам ради красоты ее звучания и продвижения вашей карьеры. Из документов, которые придут через несколько недель, вы узнаете, что не должны ее продавать, вы можете только отдать ее. Но как вы скоро поймете, вам и не понадобится продавать ее». Элоди открыла картонные ящики. Они были заполнены нотами. Сверху лежала партитура – это была недавно сочиненная симфония Жюля. Против обыкновения, начиналась она виолончельным соло, излагающим главную партию. Она поставила первый лист на пульт, достала из футляра виолончель и настроила ее. А потом заиграла с листа. Это была простая тема – и для Элоди она была так же прекрасна, как сама Sei Lob, прекраснее всего, что она когда-нибудь слышала.

* * *

В Сен-Жермен-ан-Ле, несмотря на раннюю пору, на открытом солнце было очень жарко, Жюль лоснился от пота и сливался с природой, словно был ее частью. Он никогда не хотел умереть в постели, уж лучше, подобно животному, упасть на землю под солнцем, борясь до последнего. Когда приходит смерть, животные встречают ее без страха. Они чувствуют землю под собой, видят небо и знают, что сражались до конца.

Но Жюль был еще не совсем готов бежать, не был он готов и встретить последние несколько секунд, когда он сможет или, как он подозревал, не сможет увидеть и почувствовать справедливость, любовь и удовлетворение, за которые боролся всю свою жизнь. В нарастающем зное Жюль был доволен уже тем, что может в едином горниле создать сплав из своего прошлого и настоящего, из своих желаний и горестей и, если повезет, выковать нечто яркое и новое прямо перед самым финалом.

История ли тому виной, обстоятельства его жизни или его собственная натура, но, как и многие, он прожил всю жизнь, не умея радоваться жизни. Это была плохая услуга Жаклин и Катрин и всем, кого он знал, и к тому же еще одна причина сожалеть, что его не убили в детстве. Но теперь, в последний свой час, он наконец-то был счастлив жить и не боялся умереть.