Онлайн книга «Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной»
|
К великому огорчению Апраксиной, от самого Миши исходил густой запах спиртного. — Ах, Миша, Миша! — шепнула она, целуя его в лоб. Анна, заметив, что Гранатов навеселе, хмуро пожелала всем покойной ночи и отправилась в «чуланную». Дети посидели еще, пока отец ужинал, рассказали ему свои школьные новости, Федя отчитался за домашние дела, а потом пошли готовиться ко сну. Апраксина и Гранатов остались на кухне одни. — Не ругайте меня, Елизавета Николаевна! Я несчастный отец-одиночка, меня положено жалеть, а не бранить. — Бранить не стану, а воспитывать буду. Вот только детям на ночь сказку расскажу и сразу же примусь! — Ой! Побегу к Аньке просить политическое убежище! — и Гранатов действительно отправился в «чуланную» к Анне. Апраксина отправилась «подвизаться» в Галкину комнату. Сама Галка, уже умытая, в пижамке, сидела в кровати, а братья расположились на раскладушке, приготовленной для бабушки Графинчик. И была рассказана сказка про маленького ангела, уронившего на землю гвоздик, на котором висела порученная ему Богом Счастливая звезда: люди случайно увидели плачущего ангела и помогли ему отыскать потерянный гвоздик, проводили его, а потом радовались, видя, как на небе зажглась новая звездочка. Федя прокомментировал сказку с точки зрения школьной астрономии, а потом мальчики попрощались и ушли к себе. Апраксина подождала, пока Галка прочтет молитвы (ее растрогало, что девочка молится не только за отца и братьев, но и за свою непутевую мать), потом поцеловала ее на ночь, подоткнула одеяло и потушила свет, велев спать и ни в коем случае ее не дожидаться. Апраксина посидела с полчаса на кухне, еще раз напилась чаю, но Миша больше так и не появился. Проходя мимо «чуланной» в комнату Галки, она услышала, как он что-то проникновенно бубнит Анне, но мешать их посиделкам не стала, а пошла и легла спать. Но воспитательная беседа все-таки состоялась поутру, когда дети ушли в школу, а Юрикова отправилась в магазин за продуктами для обеда. — Ну, терзайте, терзайте меня! — склонил Гранатов повинную голову, сидя за кухонным столом над чашкой крепчайшего кофе. — Аспирин выпили? — А как же! — Тогда приступим. Скажите мне, Миша, честно и откровенно: когда вы, наконец, начнете жалеть себя и детей? У вас ведь такое хрупкое здоровье! — А себя-то зачем жалеть, Елизавета Николаевна? — удивленно поднял голову Гранатов. — Это уж психопатология какая-то — себя, дурака, жалеть. И, между прочим, здоровье у меня вовсе не хрупкое, а очень даже гибкое. Я гнусь, но не ломаюсь: стоит мне только заболеть, как я обязательно через некоторое время выздоравливаю, представляете? Да вы не беспокойтесь за меня — я буду жить до тех пор, пока дети не встанут на ноги. Уж до пятидесяти я точно дотяну, обещаю вам! — И в пятьдесят лет жизнь не кончается, Миша. — Так куда же больше-то? Чего небо зря коптить, дыру озонную увеличивать? — Вы что же, Миша, считаете, что я небо копчу? — Ну, вы, Елизавета Николаевна, особый случай! А можно я вас поцелую? — Вот еще! Что за глупости — целовать старуху! — А я с благоговением — как икону! — Очень мне это надо, чтобы ко мне перегарными устами прикладывались! — Ну, тогда ручку пожалуйте, графинюшка. И Гранатов уткнулся лицом в лежащие на столе руки Апраксиной. — Балбес! — сказала Апраксина, целуя его в макушку. — А внуков, что, совсем-совсем не хочется увидеть? — Опять пеленки?! — с ужасом воскликнул Гранатов, поднимая голову. — Ну какой же вы несерьезный человек, Миша! Я когда-нибудь с вами поссорюсь, вот увидите! — У вас не получится — ребята не дадут. — Нашел защитников. — А то! Вы нас никогда не посмеете бросить, потому что вы — наша единственная бабушка. Вы добрая, вы сирот не оставите! — Тоже мне сирота! Глаза бы мои не смотрели на такое твое сиротство! Гранатов вздохнул и посерьезнел. — Елизавета Николаевна, я, честное слово, исправлюсь. Вот отправлю ребятишек в скаутский лагерь, а сам поеду в Германию лечиться. — Почему же именно в Германию? — Потому что там есть очень хорошая клиника и потому, что там есть Анна Юрикова. — А Юрикова тут при чем? — А при том, что она сама в этой клинике лечилась и вылечилась. Это какое-то такое свирепое лечение, что без поддержки его трудно выдержать — вот она и будет за мной присматривать. Мы так с ней договорились. — Анна Юрикова лечилась от алкоголизма? Я об этом не знала… — У-у! А я-то, дурак похмельный, выболтал ее секрет! Но ведь вы больше никому не скажете, правда? — Посмотрим. А вы, Миша, давно ее знаете? — С детства. Мы когда-то ходили в одну музыкальную школу. — Вот как! Ну и какой человек по-вашему? — Рыжая Анька-то? Сумасшедший человек, вот какой. У нее всегда все было с перехлестом. Нормальные люди сидели по кухням, рассказывали анекдоты и власть поругивали, а потом шли тихо-мирно на работку и за эту власть ручки поднимали. Анька же давай права качать, протесты писать, самиздат по ночам на машинке печатать — ну и залетела в Сибирь. То же и с художниками: ну ходили люди по выставкам, потихоньку даже картинки покупали, а она увидела, что художники бедствуют, и организовала Фонд помощи неофициальным художникам. Привлекла иностранцев, своих каких- то меценатов выискала, стала помогать ребятам, выставки им устраивать, собственную квартиру превратила в галерею — и в результате вылетела на Запад. Ну и все ее увлечения всегда были через край… — Вы имеете в виду ее увлечение Константином Каменевым? — Тс-с! Больше никаких чужих секретов я не выдам! Молчу, бабушка Лиза, молчу! А что Каменев негодяй, так это разве секрет? Э, как глазки-то у вас загорелись, графинюшка! А не вы ли часом ведете расследование по делу о смерти Натальи Каменевой? — Я. — Так вы, выходит, неспроста к нам пожаловали? Так вы, значит, по Анькину душу приехали? — Совершенно верно. — Вон оно как! А вы что, до сих пор еще не поняли, что это Каменев довел жену до самоубийства? Чего это вы других виноватых ищете? — Мишенька, голубчик, я вас еще и не начинала допрашивать, а вы меня уже вопросами закидали. Я бы тоже хотела в свою очередь вас кое о чем спросить… — Нет, вы мне сначала скажите, вы Аньку подозреваете или нет? — К сожалению, подозревать приходится всех, кто так или иначе имеет отношение к этой смерти. — Ну да, понятно… То-то я смотрю, она бродит по дому как тень. А раньше она с ребятами возилась так, что в доме стулья плясали и лампы качались. Я их как-то в угол всех четверых поставил: мальчишек в тот, а девчонок — в этот. — И Михаил показал пальцем, кого в какой угол он ставил. — А теперь бедняга точь-в-точь «последняя туча рассеянной бури»… |