Онлайн книга «Самая хитрая рыба»
|
И еще я знаю, что утром она пела. Да что там – горланила вовсю и носилась по дому, смеясь! Наташа так удивилась, что померила ей температуру. У меня еще пять сундучков. Еще пять подарков для Лизы от фей, благодарных за лакомства, оставленные в тайниках. Неоспоримо живых фей! Пусть только кто-нибудь попробует их убить. 6 Арефьево Лето 1956 – Идем, идем, веселые подруги! Страна, как мать, зовет и любит нас! Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский теплый женский глаз! Позавчера я так накупалась в пруду Лагранских, что охрипла на сутки. Бабушка решила, что причина – в мороженом. – Две недели без десерта! А я даже толком не смогла бросить в ответ с великолепным равнодушием: «Ну и пожалуйста, сами ешьте ваш пломбир!» Зато на следующий день по радио объявили прогноз погоды: жара, жара до конца лета, а то и до середины сентября! От радости ко мне вернулся голос. Ур-раааа! – Что ты вопишь как оглашенная? – ворчит бабушка. – Все посохло, земля как в пустыне, ничего не растет… Это правда. Земля местами – точно ребенок в диатезной корке, красная и расчесанная до трещин. Ох, бабушка, думаю я, это для тебя ничего не растет. А в моем подводном царстве вода все зеленее, водоросли все ярче, изумрудное их дыхание овевает меня, когда я плыву, и кувшинка сияет над моей головой подобно короне. Жара до конца лета! Значит, я по-прежнему хозяйка зачарованного озера. В моем сознании они стали неразрывны, пруд и Лелина комната. Они преображают меня. За последние недели мое тело изменилось. Руки не висят палочками-веточками, они гибкие и сильные, точно змеи. На это обратил внимание дедушка. Если бабушку мне ничего не стоит провести, то с дедушкой куда сложнее. – Анюта, ты что, купаешься в реке? – С чего ты взял? Надеюсь, я не покраснела. Но подозрение насчет реки всерьез меня обидело. Мне строго-настрого запрещено ходить одной на пляж, а я послушная девочка и не нарушаю бабушкиных распоряжений. Вот насчет соседского пруда она ничего не говорила. – У тебя мышцы, мой дорогой! – Дед с силой сжимает мое плечо, и я пищу. – Ты приехала сюда тощим цыпленком, а что сейчас? И ножки у тебя стали крепкие, спортивные. Такая фигура развивается от плавания. – На реке я не бываю! – С видом оскорбленной добродетели заявляю я. – Даю пионерское слово! Хочешь, поклянусь на галстуке? В этом апреле почти весь наш класс приняли в пионеры. Я целую ночь учила слова, шептала в подушку: «Горячо любить свою родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…» – и, разумеется, на пионерской линейке все забыла. Гипсовый Ильич смотрел на меня с холодным презрением, но Мишка Тимаев начал подсказывать, как я ему на уроках, и, спотыкаясь на каждом шагу, я все-таки произнесла клятву. Дедушка хохочет и умоляет не давать ему клятв, особенно на галстуке. И оттого, что все так хорошо разрешилось, я пою во весь голос о девушках-красавицах. – Только не Лебедев-Кумач! – Дед фыркает и морщится. – Хозяйский теплый женский глаз – это же ужас что такое! Спой лучше Вертинского. У Вертинского мне нравится одна-единственная песня, и я исполняю ее с большим пылом, тем более что чувствую внутреннее родство с ее лирическим героем. – Я знаю, Джимми, вы хотели б быть пиратом! Но в наше время это невозможно… Вам хочется командовать фррррэгатом, носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом! Вам жизни хочется опасной и трррэвожной! – Браво! Сказать по правде, мой дорогой, ты звучишь куда лучше нашей Ольги. Дедушка не замечает, что стоит ему упомянуть «нашу Ольгу», я съеживаюсь и отступаю. 7 Вчера кое-что случилось. У меня постепенно вошло в привычку прятаться за шкафом, когда приходит дядя Женя. Я знаю, что поступаю дурно. Если меня обнаружат, будет скандал, нет, даже хуже: Лагранские станут презирать меня и никогда не пустят в свой дом. Волшебная пещера закроется навечно. Но любопытство сильнее страха. Любопытство – и странная жадность до изнанки чужой жизни. Кто бы мог подумать, что я ничегошеньки не знаю о взрослых, о том, как все устроено между ними… Дядя Женя и Леля – отличные учителя. Теперь-то мне понятно, что скрывалось за словом «блудливая». Я начинаю следить за актрисой, и мне открываются удивительные факты. Скажем, я никогда не обращала внимания, что наша соседка действительно прогуливается днем в сторону «радиорубки», где сидит Гриша Черняев. Мне не приходило в голову, что ее платья очень… открытые; «декольтированные», если пользоваться бабушкиным определением. Приходится признать, что прекрасная Леля и впрямь ведет себя странно и, может быть, даже целуется с Гришкой (фу! даже подумать противно). Хоть это и не повод называть ее тем ужасным словом на букву «Ш», которым часто пользуется дядя Женя. Позавчера он принес ей подарок. – Лелька, давай не будем ссориться. Я же люблю тебя, дуру. Когда дядя Женя добрый, он похож на кота, громадного, когтистого, потрепанного в боях с другими уличными вояками, который пришел на колени и ластится. Тогда чувствуешь гордость: этот зверь выбрал именно тебя, отличил среди прочих. Я навострила уши, сидя между шкафом и стеной. Три дня назад бутылочек под кроватью не было, и когда я беззаботно открыла дверь, чтобы по привычке проверить, насколько крепко дрыхнет Леля, она повернула голову – я едва успела отскочить. Леля прошаркала к двери, пробормотала: «Сквозняки, мать их…» – и прикрыла ее. Я в это время стояла за углом ни жива, ни мертва. Конечно, она все равно уснула. Но когда вернулся дядя Женя, разговор не пошел в привычном русле. – Послушай, что мы мучаем друг друга? – неожиданно спросила Леля. – Давай разойдемся. Дядя Женя, кажется, опешил. – Да ты сопьешься без меня, дура! Кому ты будешь нужна? Думаешь, тебя Ивлиев возьмет к себе играть? У него уже есть Соболева, под нее все роли пишутся. Ты актриса только до тех пор, пока я – твой муж! А уйдешь – и прости-прощай, через год о тебе все забудут. Или тебе нравы нашего гадюшника неизвестны? – Ну, сопьюсь и сопьюсь, – равнодушно бросила Леля. – Тебе-то какое дело? – Ду-у-ура, – низким, хриплым голосом сказал дядя Женя. – Какая же ты дурочка. Я же люблю тебя. Чего ты в голову взяла? Ну, иди сюда, иди… – А чего орешь на меня, если любишь? Всю душу вымотал, нервов никаких не осталось… В голосе Лели зазвучали уже знакомые капризно-требовательные нотки, и я поняла, что мир восстановлен. – Слова грубого тебе не скажу! – пообещал дядя Женя. – А ты поводов давать не будешь, шкодливая душа? |