Книга Благодарю за любовь, страница 18 – Юлия Вознесенская

— Приятно слышать. Впрочем, ты уже это говорил. Но знаешь, бывает так, что человек захотел вернуться на старое место — а место-то и занято! Забавно, правда?

— Жанна, я не верю, что ты так скоро могла меня забыть! Ведь ты же сама совсем недавно выспрашивала у Регины о наших с нею планах — и как это прикажешь связать?

— И очень даже просто, миленький ты мой! Я хотела узнать, какие у тебя намерения насчет нашего брака: самой мне подавать на развод или ждать, пока ты сам подашь. Любовница твоя сказала, что намерена разводиться с мужем, а ты вдруг решил с ней порвать!

— Уже порвал.

— Ну и правильно. У нее кошачья мораль и куриные мозги. А если еще отнять у нее миллионы ее мужа, так и вообще ничего не останется.

— Ничего и не осталось… кроме миллионов. Я понял, что не люблю ее и жить с ней не смогу. Я хочу, чтобы у нас с тобой все опять стало по- прежнему.

— По-прежнему? Да Господь с тобой, Витя! Я, конечно, женщина грешная и даже многогрешная: многих любила. Да и меня любили многие. Что ты хочешь — богема! — Она вздохнула. — Но вот одно могу сказать тебе точно, Виктор: и я никогда никому из любимых не лгала, и мне тоже никто не лгал. Знаешь, так обидно было вляпаться на старости лет в такой пошленький адюльтерчик с враньем и двойной жизнью. Бр-р-р… Поэтому давай на будущее договоримся: я ни одному твоему слову больше не верю, а ты на меня за это не обижаешься. И будет у нас с тобой полное взаимопонимание. Идет?

Виктор растерялся и снова уставился на свои ноги. Они уже согрелись в синих вельветовых тапочках.

— В таком случае… — Тут бы ему надо уйти, но уходить не хотелось. — Жанна! Дай мне что-нибудь перекусить! Я со вчерашнего дня еще ничего не ел.

— А это пожалуйста. Яичницу с беконом будешь?

— Буду.

Жанна тут же принялась за яичницу. Глядя на ее хлопоты, Виктор оживился.

— Я хочу тебе все объяснить, Жанна, я уверен, что ты меня поймешь!

— А я и так все понимаю, Витенька. Эмиграция сама по себе штука вполне себе шизофреническая, ее и так-то не каждый способен выдержать. Живя с энтээсовской идеалисткой Милочкой, ты понимал, что тебе ничего кроме «Посева» не светит, — а какой из тебя сеятель! Ты ведь у нас не сеятель, ты потребитель. Встретил меня, узнал о более интересной и обеспеченной жизни эмигрантов в Западном Берлине и решил перебраться в Берлин. Остался ненадолго один — встретил Регину и решил, что это вот будет и того лучше. Ты как оса: перелетаешь с одного фрукта на другой, все ищешь, который посочнее да послаще. Что, скажешь, не так? Мне стоило только увидеть Регину, как я тут же все про тебя поняла.

— Так ты считаешь, что мы с тобой не можем начать все сначала?

— Я что, похожа на дуру?

Виктор помолчал. Он не знал, что можно сказать в такой вот ситуации, никаких мыслей в голове не было. От растерянности он покатил по старой проверенной дорожке.

— Знаешь, Жанна, а вот я хотел бы забыть тебя, но еще больше я хотел бы не помнить тебя.

— Что-то я тебя не понимаю, Витенька, а это еще что за абракадабра? Или тут какой-то подтекст мудреный подразумевается? Нет уж, ты уж мне нормальным языком разъясни, будь добр, что ты толком сказать хочешь.

А Виктор вдруг в растерянности понял, что он и сам не понимает ни текста, ни подтекста произнесенной фразы: он просто привык произносить ее в похожих ситуациях, когда надо было расстаться с женщиной красиво, и обычно эти слова производили нужное впечатление. Но вот Жанна смотрит на него своими ясными серо-синими глазами, и он чувствует, что под видом многозначительного признания сказал какую-то совершенную бессмыслицу. Беда с этими умными женщинами.

— Я хотел сказать… Жанна, а ты яичницу не пережаришь?

— Вот так-то лучше, — сказала Жанна и тут же подала ему яичницу прямо на сковороде, как он любил. — Ешь давай, сердцеед несчастный!

Он стал есть. Горячая яичница пошла. Стало тепло и даже как-то полегчало на душе.

— У тебя что, совсем нет денег? — спросила Жанна.

Он помотал головой.

— Я могу дать тебе в долг.

— Черт! — сказал Виктор, подымая на нее глаза. — Ну почему, почему мне всегда попадаются женщины, которых я не стою!

— Да нет, Витенька, вот тут ты ошибаешься, и ошибаешься сильно. Женщины у тебя одна другой все хуже и хуже. Ты сползаешь, Виктор. Стареешь, наверное. Я видела портрет твоей первой жены, которую ты бросил с ребенком в России: какая же она была красавица — глазам больно! Куда до нее простушке Милочке или мне.

— Но ты же куда красивее Милы!

— Да, наверное. Но зато по сути, как человек я гораздо хуже Милочки. Она чистый и порядочный человек, идеалистка, патриотка, а я… Я занята одной собой и всегда такой была. У Милочки высокие идеалы и бескорыстная любовь к людям, а у меня одно только самоутверждение. Нет, ей я уступаю без ропота. Но зато твоя Регина в сравнении со мной уже полное падение. Притащи ты ее и вправду в Мюнхен, так на радио, к примеру, ее навряд ли и в канцелярию работать взяли бы. А для работы официанткой она старовата, неумна и нерасторопна.

— Ну и ядовитый же у тебя язычок, Жанна! — не удержался Виктор, доедая яичницу.

— Да, змеиный, — кивнула Жанна. — Потому мои комментарии нравятся слушателям, такой уж у нас слушатель. Ну и начальству. В этом месяце я опять на первом месте по рейтингу.

— Поздравляю.

— Спасибо. Еще кофе?

— Если можно. И знаешь, если тебе не трудно, сделай мне пару бутербродов с собой. Можно?

— Это можно.

Жанна принялась готовить ему бутерброды.

— А что это за мужик у тебя появился?

— Да уж мужик… Это ты угадал.

— Немец?

— Нет.

— Богат?

— Понятия не имею! Но цветы дарит почти каждый день и на рестораны не скупится, так что какие-то деньги у него, видимо, имеются.

— А как его зовут?

— Не скажу, чтобы ты не сглазил.

— Шутишь?

— Ну, считай, просто не хочу марать наши с ним отношения.

— У вас все так серьезно?

— Да, очень серьезно.

— А я-то, дурак, мириться к тебе пришел… Я виноват перед тобой.

Жанна посерьезнела.

— Я это ценю, Витя. Я, правда, не очень верю тебе, но все-таки ценю твое признание. Раньше ты извиняться не умел. Знаешь, когда я узнала про твою интрижку с этой берлинской дамочкой, я убить тебя была готова. И если бы судьба не послала мне в самый нужный момент неожиданную поддержку…

— В лице твоего немца?

— Я же сказала, что он не немец! Но это все равно, это не важно, а важно то, что он спас меня от какой-нибудь большой глупости.