Книга Небо без звезд, страница 18 – Джессика Броуди, Джоан Рэнделл

– Лучинеты к бою! Только парализующий режим! Без жертв!

«Что? Какие еще жертвы?»

Помутившееся сознание Марцелла тщилось постигнуть происходящее. А потом он увидел, как яростная толпа прихлынула к помосту, неся с собой ржавые куски сорванных со стен труб, горшки и сковородки с лотков старьевщиков.

Марцелл потянулся к пристегнутому на ремень лучинету и тут же обнаружил, что оружие скрыто плащом. Он принялся возиться с пуговицами, расстегивая их по одной дрожащими и скользкими от крови пальцами.

Кровь…

Кровь была везде. Капала с лица на плащ. Заливала глаза, окрашивала все красным. Он пошатнулся, чувствуя, что в глазах темнеет.

«Не смей терять сознание, – приказал он себе. – Никаких обмороков!»

Тут кто-то громко взревел, и Марцелл, повернувшись на крик, успел увидеть несущегося на него мужчину с обломком доски в занесенной руке. Отшатнувшись, он оступился и рухнул с помоста прямо в кипящую внизу кашу.

Марцелл расталкивал сотни тел, нащупывал подошвами землю. Пробивался вперед, отгоняя подступающую дурноту: только бы не лишиться сейчас сознания. Как в тумане он различал темные, тусклые от грязи коридоры, слившиеся в один бесконечный лабиринт. Планета вращалась под ногами, он чувствовал, что из разбитого лба еще сочится кровь. Он ощущал во рту ее вкус – вкус теплого железа. Юноша попытался зажать рану пальцами, но потерял равновесие, поскользнулся, закачался и…

Стал падать.

На миг он словно бы завис где-то посреди пространства и времени. Темнота наползала, как черная дыра, поглощающая разрушенную звезду. Колени подогнулись, он грохнулся наземь, всеми силами цепляясь за остатки сознания. За спиной слышались голоса. Крики ужаса и крики ярости. Где-то вдали, он мог бы поклясться, зашумел полицейский транспортер с подкреплением. Наверняка доставил новых дроидов. Марцелл никогда не думал, что так обрадуется появлению дроидов.

«Вставай», – приказал он себе. Но голова раскалывалась от боли, а ноги были слишком слабыми. И веки слишком, ну просто невероятно тяжелыми.

– Офицер д’Бонфакон! – заорал кто-то в его аудионаклейке. – Где вы?

И это стало последним, что услышал Марцелл перед тем, как погрузиться в тишину и мрак.

Ели в Обители всегда молча.

«В благодарном молчании», – говорили сестры. И Алуэтт ^[14] умела быть благодарной. Она и впрямь испытывала самую искреннюю признательность, поскольку понимала, какое это благословение – получить на обед миску картофельного супа, когда по всей Латерре дети плачут от голода, а взрослые дерутся из-за крошек черствого капустного хлеба. Сестра Жаке рассказывала, что у иных детей из Трюмов даже нет родителей, так что их совсем некому защитить. Алуэтт Торо была чрезвычайно признательна судьбе за то, что живет здесь, в приюте Сестринской обители, в тепле и безопасности, за то, что ей не приходится нищенствовать и воровать.

А то и делать что-нибудь похуже.

Благодарность давалась Алуэтт легко.

Беда была в торопливости.

Ведь это самое молчание за трапезой означало не только отсутствие разговоров, но и благодарное внимание к пище. Короче говоря, есть полагалось очень-очень медленно. Старая сестра Мьюриэль была мастером по этой части. Эта достойная женщина, увенчанная нимбом ярких светлых кудрей, каждый кусочек пережевывала двадцать пять раз. Двадцать пять радостных и благодарных движений челюстями. В удачный день у самой Алуэтт их выходило пять или шесть. А уж когда подавали суп…

Ну скажите, как можно жевать суп?

Алуэтт знала, что, подобно сестре Мьюриэль, должна вкушать пищу медленно и вдумчиво, наслаждаясь каждым куском, который приготовил для них отец. Знала, что если хочет со временем стать сестрой, должна соблюдать все правила, быть внимательной на уроках, изучать «Хроники», помогать в библиотеке и прилежно исполнять свои обязанности.

Обычно она такой и была: внимательной и прилежной.

Только сегодня это давалось ей труднее, чем всегда.

Потому что сегодня у нее был трансмиттер.

Алуэтт окинула взглядом трапезную Обители: десять сестер тихо и сосредоточенно черпали ложками суп. Опустив свободную руку в глубокий карман хламиды, заменявшей ей платье, она нащупала маленький силиконовый кубик. Он был на прежнем месте, завернутый для надежности в носовой платок.

Такой крошечный. А сколько он для нее значит!

Алуэтт так напряженно боролась с улыбкой, что даже губы заболели.

Два месяца. Вот сколько времени ей пришлось собирать трансмиттер. Сто два дня тайных трудов за верстаком сестры Денизы, пока та вместе с другими сестрами запиралась в Зале собраний для ежедневного ритуала Безмолвного Размышления. Целых два месяца.

А сегодня она наконец проверит, окупится ли ее тяжкий труд.

Алуэтт легонько погладила грань трансмиттера кончиками пальцев. И представила, сколько возможностей открывает этот маленький аппаратик. Он был ключом. Ключом к тайнам, к неизвестной ей части мира.

Мира, который Алуэтт почти не помнила и не видела вот уже двенадцать лет.

А ведь он существовал всего в каком-нибудь десятке метров у них над головой.

От резкого тычка в бок Алуэтт едва не выронила ложку. Выдернув руку из кармана, подняла взгляд на принципаль Франсин, главу Обители, встретила взгляд ее стальных серых глаз. Сестра похлопала по воздуху ладонью и многозначительно указала взглядом на миску Алуэтт. Опять их воспитанница слишком спешила за едой.

«Помедленнее, – напомнила себе Алуэтт. – Не торопись, не то они догадаются…»

Снова опуская глаза на миску с супом, она поймала взгляд своей любимой сестры Жаке, пославшей ей ободряющую улыбку. Короткие темные волосы Жаке торчали во все стороны, свободная рука играла с четками. Каждая сестра носила на шее нитку четок, и Алуэтт не терпелось получить точно такие же. В этот знаменательный день ее имя выгравируют на маленькой металлической бирке, подвешенной на концах нити.

Алуэтт взглянула на стенные часы. Осталось всего пять минут. Отсчитывая секунды, она слышала только звон ложек в суповых мисках да щелканье бусин на четках Жаке. Пока наконец – наконец-то! – тишину не нарушил звук колокольчика, возвестившего об окончании трапезы. Алуэтт первой вскочила на ноги. Подхватив свою миску, она стрелой бросилась в кухню, где отец вытирал посудным полотенцем большой котел.