Книга Небо без звезд, страница 81 – Джессика Броуди, Джоан Рэнделл

Алуэтт сидела в тесной кухоньке, сложив руки на коленях. Отец устроился напротив. Он опустил взгляд на свои ладони, лицо его было твердым и непроницаемым, как скала, а коротко остриженные волосы в свете единственной на кухне лампы, висевшей как раз над головой, льдисто светились.

Когда десять минут назад они вернулись с Зыбуна, он произнес всего пять слов:

– Присядь, Алуэтт. Мне нужно подумать.

Сестры еще скрывались за запертой дверью Зала собраний, и они сидели на кухне вдвоем. Молчание разбивали лишь изредка падающие в раковину капли воды.

Алуэтт несколько раз порывалась заговорить, но отец, подняв палец, шикнул на нее с несвойственной ему яростью. Прежде он никогда так не сердился на дочь, – во всяком случае, раньше девушке ни разу не доводилось видеть, чтобы руки у него дрожали.

Алуэтт привыкла к немногословности отца. Но сейчас… Сейчас все было иначе.

Ужас приморозил Алуэтт к сиденью. Она в страхе ждала его упреков, может быть – крика. И в то же время боялась, что отец не заговорит вовсе и они так и просидят остаток дня – двойная звезда на безмолвной орбите.

Они молчали, и в голове Алуэтт бурлили, всплывая пузырями, воспоминания этого долгого дня.

Толпа на рыночной площади. Ужасная казнь гувернантки. Гигантские деревья и загадочные могилы в лесу Вердю. Взгляд Марцелла. Его зеленовато-карие глаза, в которых столько доброты и печали. И секретов.

Он больше не был для нее Марцеллом. Она больше не сможет так о нем думать. Отныне и навсегда он будет офицером д’Бонфаконом. Внуком генерала д’Бонфакона.

А потом Алуэтт вспомнила, что произошло на Зыбуне.

Как отец волок ее сквозь толпу.

И как статуя рухнула, придавив мальчика.

А ее отец…

– Папа, как ты сумел поднять статую?

Вопрос вырвался у Алуэтт сам собой. Она даже и не собиралась его задавать.

Несколько очень долгих мгновений спустя отец взглянул на нее. На этот раз его палец не призвал дочь к молчанию. На этот раз его глаза впились в лицо Алуэтт. Глубокие, темные, мерцающие глаза. В них чудился миллион вопросов. Миллион упреков. Или, хуже того, миллион разочарований.

Как бы то ни было, от его взгляда у Алуэтт свело тревогой живот, а горе сжало сердце. Ей вдруг захотелось сползти со стула и свернуться в комочек на кухонном полу.

– Надо же было спасти ребенка, – выговорил наконец Гуго и снова опустил глаза.

Она благоразумно сделала вид, будто не заметила, что отец не ответил на ее вопрос: он объяснил, почему поднял статую, но не как это сделал.

Алуэтт никогда не сомневалась, что ее отец силен, но сегодня на Зыбуне произошло нечто небывалое: он сумел в одиночку поднять огромную бронзовую статую, с которой не совладали трое мужчин и тот тощий парнишка в черном плаще с капюшоном.

Откуда у отца такая сила?

В поисках ответа на свой вопрос Алуэтт бессознательно перевела взгляд с белой головы отца на его правый бицепс. Рука была скрыта рукавом, но и сквозь ткань она различала контуры пяти выпуклых значков-пупырышков.

24601.

Тюремная татуировка.

«Вот откуда такая сила, – сообразила девушка. – Если только дело не обстояло еще хуже, если не эта самая невероятная сила и привела его на Бастилию».

Отец снова поднял глаза, но теперь они были затуманены. Он будто проснулся и растерялся при виде окружавшей его яви.

– Папа? – прошептала Алуэтт.

Моргнув, Гуго Торо расправил широкие плечи:

– Нам придется уйти отсюда, и очень скоро. Может быть, даже завтра.

Ошеломленная Алуэтт уставилась на него.

– Я должен позаботиться о твоей безопасности, – продолжал он. И Алуэтт вдруг показалось, что отец говорит вовсе не с ней, а словно впал в транс и беседует сам с собой. – Теперь он знает, где я. Другого способа нет.

Алуэтт не понимала, о чем он толкует.

– Рейхенштат достаточно далеко, – продолжал бормотать отец, вставая и меряя шагами маленькую кухню. – Может быть, надо было сразу увезти тебя туда.

Брови Алуэтт от изумления взлетели на лоб.

– Рейхенштат?

Почему отец вдруг заговорил о другой планете?

– Того, что я накопил, хватит на перелет, и еще кое-что должно остаться, чтобы начать новую жизнь. – Он помолчал, ероша свою колкую щетину. – Да, надеюсь, хватит.

И тут до Алуэтт наконец дошло.

– Мы что, отправляемся на Рейхенштат?

Она выкрикнула это так громко, что отец опять поспешно прижал палец к губам.

Алуэтт понизила голос до жаркого шепота:

– Но, папа, зачем нам Рейхенштат? Латерра – наш дом. Мы здесь живем. Здесь, с сестрами. В Обители. – Она жестом обвела все вокруг. – Ты тут уважаемый человек, повар. А я теперь тоже сестра. Смотри!

Она вытащила из-за ворота нить четок, полученных вчера от принципаль Франсин. При виде их – при мысли о том, что может разом лишиться всего, чего добивалась такими трудами, – у нее перехватило дыхание.

Отец разглядывал бусины с таким видом, словно не знал, что это такое. А потом вскинул голову. Алуэтт видела решимость в его глазах и слышала твердый голос:

– Здесь нам было хорошо, Жаворонок, но теперь оставаться опасно. Надо как можно скорее уходить.

Руки у Алуэтт задрожали сильнее.

– Папа, это потому, что я сегодня сбежала из Обители? Я обещаю, клянусь тебе, что никогда больше не буду так делать. Честное слово.

Но отец только молча покачал головой.

– Пожалуйста, папа, выслушай меня. Ну зачем нам Рейхенштат?! Это так далеко! Где мы будем жить? Мы там никого не знаем. Как ты найдешь работу? В «Хрониках» пишут, что на Рейхенштате холодно. Очень холодно. Почти вся земля покрыта снегом и льдом. – Голос у нее задрожал. – Да у нас и одежды теплой нет.

– Алуэтт, – тяжело вздохнув, ответил отец. – Как ты не понимаешь, у нас нет выбора. Оставаться здесь слишком опасно. Пора уходить. Так что начинай собирать вещи.

Девушка в ужасе смотрела на отца, повернувшегося к дверям кухни. Она словно бы лишилась дара речи, не в силах более вымолвить ни слова. Но когда отец уже пригнул голову, чтобы пройти в дверь, Алуэтт наконец обрела голос:

– Нет!

Гуго остановился, оглянулся.

– Нет, – повторила она жестче. И твердо заявила: – Я никуда не поеду. Я не хочу на Рейхенштат. Не могу оставить Обитель.

Он нахмурился:

– Тут не о чем спорить, Жаворонок.

Алуэтт резко вскочила с места и подбежала к отцу:

– Очень даже есть о чем. Ты не можешь решать за меня. Нельзя так: вечно все от меня скрывать и ждать, что я просто буду тебя слушаться. Здесь мой дом. Наш дом. Здесь наше место. И я отсюда не уеду. – Слова извергались потоком, и она задыхалась от возбуждения.