Книга Второй взгляд, страница 68 – Джоди Пиколт

Серый Волк аккуратно сворачивает газету и откладывает ее в сторону.

— Если ты расскажешь людям, что я твой отец, они не услышат гордости, которая прозвучит в твоих словах. Люди услышат лишь то, что ты наполовину индианка.

— Меня это не волнует.

— Только потому, что ты не знаешь, каково это — быть индианкой. Тебе не приходилось долгие годы носить чужие вещи, откликаться на чужое имя, жить в чужих домах и выполнять чужую работу. А если ты не захочешь терпеть унижение, если ты попытаешься убежать… все скажут: эти джипси годятся лишь на то, чтобы бродяжничать. — Он печально кивает. — Я надеюсь, что твоя жизнь будет лучше моей. Даже если для этого тебе придется держаться от меня подальше.

Ребенок беспокойно переворачивается внутри меня.

— Если это так, зачем же ты меня искал? — спрашиваю я. — Ты ведь мог прожить всю жизнь, так меня и не увидев.

— Нет, не мог, — качает он головой.

— Вот и я не могу держаться от тебя подальше.

Серый Волк выглядывает из палатки на улицу, где идет проливной дождь.

— Когда ребенок появится на свет, ты все поймешь. В нашем языке есть такая фраза: «Авани киа». Она означает: «Кто ты?» Не «как тебя зовут», а «к какому клану ты принадлежишь». Тому, кто много странствует, часто приходится ее слышать. Каждую зиму, когда я приходил в Одонак, меня спрашивали, кто я. Я отвечал: мой прадед был вождем племени, моя тетя Сопи — целительницей, не знавшей себе равных. И каждый раз, отвечая, я думаю об одном. Пока я сам знаю, кто я такой, не важно, как называют меня люди. — Несколько мгновений он молчит, потом добавляет: — Нынешней зимой я расскажу им о тебе.

Впервые он заговорил о том, что собирается покинуть наши края. Конечно, я всегда знала, что он странник, кочевник. Но мысль о том, что вскоре он отправится в Канаду и нам предстоит разлука, пронзает меня насквозь.

— А что, если я поеду с тобой? — спрашиваю я.

— В Одонак? Не думаю, что ты будешь там счастлива.

— Но здесь я тоже несчастлива.

— Лия, я не говорю, чтобы ты со мной не ехала. Я слишком эгоистичен, чтобы тебя отговаривать. Но как только ты окажешься в Канаде, ты начнешь тосковать о том, что оставила здесь.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда? — Он смотрит на стол, на котором лежит камея моей матери. — Я знаю, что человек не может жить в двух мирах одновременно.

— Но ты едва нашел меня — и уже хочешь покинуть!

Серый Волк улыбается:

— Нашел? Кто сказал, что ты была потеряна?

Опускаю голову и машинально потираю шрам на запястье.

— Я не такая смелая, как ты.

— Нет, ты намного смелее, — отвечает он.

* * *

В бильярдной стоит грохот, потому что шары без конца ударяются друг о друга.

— Спенсер, неужели ты допустишь, чтобы старик разбил тебя наголову! — смеется отец.

— Гарри, не угодно ли вам заткнуться и нанести удар?

Улыбаюсь и прижимаю руку к пояснице. Я стою у буфета в столовой, которая примыкает к бильярдной, и пересчитываю серебряные ложки. По настоянию Спенсера я делаю это каждый месяц. У нас никогда ничего не пропадало, но Спенсер считает подобную предосторожность нелишней.

Откладываю в сторону седьмую чайную ложку, и тут до меня долетает слово «джипси».

— В результате мне пришлось закончить работу самому, — говорит Спенсер.

— Это меня ничуть не удивляет, — отвечает отец, ударяя кием по шару. — Ложь и воровство у этих людей в крови. И разумеется, абсолютная безответственность тоже относится к числу их наследственных качеств.

— Помимо всего прочего, выяснилось, что этот тип отсидел срок в тюрьме по обвинению в убийстве.

— Боже мой!

— Да, ничего не скажешь, с работничком нам повезло. — Спенсер тихонько чертыхается. — Конечно, я считаю, что в принципе преступники способны исправиться и жить нормальной жизнью. Но я не собираюсь проверять эту теорию на опыте собственной семьи.

Судя по стуку, отец собирает шары для новой игры.

— Проблема состоит в том, что закон о стерилизации не избавляет нас от дегенератов, успевших благополучно родиться, — слышу я его голос. — Полагаю, со временем этот закон придется доработать.

Кровь приливает к моим щекам. Отец произносит эту фразу без всякой злобы; он не имеет в виду конкретных людей, которых ненавидит и мечтает уничтожить. Просто они со Спенсером пытаются изменить мир к лучшему, ради будущих поколений сделать его более благоустроенным и процветающим.

Для этого необходимо избавиться от некоторой части человечества.

Смотрю на них в приоткрытую дверь; ощущение такое, будто наблюдаешь, как на твоих глазах киснет в чашке молоко. Спенсер приветливо улыбается.

— Геноцид противозаконен, — изрекает он.

— Только в том случае, если признать его геноцидом, — хохочет отец и снова берется за кий. — Белые или черные? — спрашивает он, предлагая Спенсеру выбрать шары.

Сама не сознавая, что делаю, врываюсь в бильярдную. Наверное, я бледна как полотно. Спенсер роняет кий и подбегает ко мне.

— Сисси, что случилось? — испуганно спрашивает он. — Что-то не то с ребенком?

— С ребенком все в порядке, — качаю я головой.

— Дорогая, ты выглядишь так, словно только что увидела привидение, — хмурится отец.

Возможно, так и есть. Я увидела то, чего прежде не замечала. Но теперь с моих глаз спала пелена. Спенсер забирает чайную ложку, которую я судорожно сжимаю в пальцах:

— Ты не должна этим заниматься. Для подобных дел у нас есть Руби. А тебе сейчас лучше прилечь. Пойдем, я провожу тебя в спальню.

— Я не хочу ложиться! — Голос мой переходит в пронзительный визг. — Я не хочу… не хочу…

Резко отталкиваю Спенсера, ложка со звоном падает на пол. Я заливаюсь слезами.

Отец обнимает меня за плечи:

— Сисси, ты просто устала. Сядь и успокойся.

— Сисси, слушайся папу, — подхватывает Спенсер.

Проблема в том, что я слишком долго слушалась других. И уже не знаю, кто я такая.

— Позвоните доктору Дюбуа, — тихонько говорит Спенсер отцу.

Тот кивает и идет к телефону.

Спенсер усаживает меня на стул, опускается на корточки и гладит мои колени. Какая все-таки морока иметь душевнобольную жену!