Книга Лига выдающихся декадентов, страница 43 – Владимир Калашников

Розанов несмело кашлянул. Обернувшись к писателю, Вальман брезгливо сморщила носик:

— А вам чего?..

— Пришёл проведать дочку, — скромно сказал Василий Васильевич и сел в уголок.

Вальман припудривалась, напевая дивертисмент модной оперетки и не обращая внимания на маячившее в зеркале отражение подруги. Аля силилась изобразить на лице улыбку, однако отражение как будто преисполнялось всё большей скорби.

Аля вроде бы хотела что-то спросить, но не решалась. Наконец, у неё вырвалось:

— Во сколько тебя ждать, Наточка?

— Это что, допрос? — равнодушно вопросила Вальман. — Чувствую себя так, будто снова в полицейском участке. Когда приду, тогда и приду.

Накинув манто, она направилась к дверям.

— До вечера, Натуся! — с надеждой крикнула вослед Аля.

Вальман ничего не ответила.

Розанов молвил из своего угла:

— Что-то Вальманиха твоя вежеству разучилась.

— Современная молодёжь отвергает устаревшие условности, — угрюмо произнесла Аля.

— Ты, конечно, права. Здороваться, прощаться или стучаться в чужую комнату молодым кажется глупостью. Глупость и есть. Да только какая же ты «молодёжь»? Тебе ж за тридцать уже. Попрыгуньи годы истекли. Душа, наверное, уюта домашнего просит, семьи.

— Ах, папаша!.. Вот только не надо меня замуж уговаривать.

— Зачем же замуж? Ты хоть кого-нибудь найди.

Падчерица с металлом в голосе ответила:

— У меня уже есть лучшая подруга — Наташенька Вальман.

Розанов сказал с участием:

— Я понимаю, что вас связывает, понимаю… На эту тему книжечки писал.

Падчерица всплеснула руками:

— Да что вы можете понять! Вы — мужчина, вам это абсолютно недоступно!

— Какой же я мужчина? — удивился Василий Васильевич. — Я уже старенький. Ослаб, одряхлел, забываю всё. Давеча кто-то рассуждал, будто во мне мужского — только брюки. Не ты ли?

— Типичная мужская демагогия!

— Как же, как же… Я вот, например, гляжу на вас и вижу: тебя, Алечка, скоро бросят.

— Да откуда вам знать, папаша, — сквозь зубы сказала Аля.

— Со стороны-то оно виднее. Да ты и сама знаешь, просто хочешь саму себя обманывать. Вальманиха-то тебя скоро бросит, — настаивал Василий Васильевич, — уже налицо охлаждение между вами. Бро-осит! Я так думаю, — сказал он по наитию, — не просто так, кто-то ей советует. Есть какая-то дама.

Падчерица, сжав кулаки, истерически выкрикнула:

— Гедройц! Гедройц! Это она!..

Сбегая по лестнице, Розанов бормотал под нос:

— Это было необходимо, это было…

В извозчичьей коляске Розанов задумался. Гедройц. Гедройц… Он же знает её. Вера Игнатьевна Гедройц, женщина-хирург. Одна из тех, кого приглашали к Варваре Дмитриевне. И — вот ведь совпадение! — его, Розанова, бывшая гимназическая ученица. Тогда, десятилетия назад, девочка ничем не выделялась на фоне соучениц, Василий Васильевич даже не запомнил её ребёнком. Дамочка чрезвычайно странная, думал Розанов. Так-так-так. Раз она странная, то, возможно, в странной истории и замешана. Надобно нанести Гедройц визит…

* * *

Поэт ворвался в кабинет и промелькнув мимо Василия Васильевича, нырнул за портьеру.

— Боря, выходите! — увещевал писатель.

— Укройте меня, Василий Василич! За мною гонятся!

— Бросьте вы свои шуточки!

В передней раздался звонок.

— Я говорил!.. — пискнул Боря.

Без стука в кабинет вошёл господин, не снимая многое повидавшее на своём веку канотье, бесцеремонно прошагал по ковру, опустился в кресло.

— Будем знакомы: репортёр Влас Дорошевич. Вы ведь крупный специалист по теме «людей третьего пола»? По столице разгуливает маниак в женском платье, верно уже слыхали? Утром негодяй пробрался на курсы к девицам, обидел инспектора.

— Почему это я обязан давать вам интервью? — возмутился Розанов. — Я, может статься, сам собирался написать статью об этом происшествии в «Новое время». Избавьте меня от…

Тут в кабинете появилась Варвара Дмитриевна и опасливо спросила:

— Вася, к тебе какая-то барышня проскользнула? Судя по лёгкости шага, молоденькая.

Розанов отвечал беззаботно:

— Что ты, Варенька, показалось тебе. Тут только господин Дорошевич.

— А я всё-таки видела кого-то, — сказала жена, заглядывая за высокие журнальные полки.

— Ну. кого ты могла видеть? — увещевал Василий Васильевич. — В сумерках чего только не привидится. Чертенята шалят. Перекрестись и забудь.

Открыв дверцу платяного шкафа, Варвара Дмитриевна пошарила в тёмной глубине. Не встретив ничего подозрительного, двинулась к портьерам.

— Варя, я думаю, надо что-то делать с твоей мнительностью, — вздохнул Розанов.

Жена отдёрнула портьеру. Боря застыл, заслонив лицо руками.

Узнав поэта по пуховой шевелюре, Варвара Дмитриевна с отвращением бросила:

— Новые «опыты»? Даже знать не хочу, что задумали!

Она быстро вышла из кабинета.

Газетчик вжался в кресло и боялся пошелохнуться.

Боря с криком выбежал прочь, сорвав плечом дверь с цепочки. Слышно было, как он скатывается по лестнице, с пятого этажа на первый, сталкиваясь со стенами и задевая каблуками столбики перил.

Пока Василий Васильевич ходил притворять дверь, газетчик телефонировал в полицию.

Явился высокий чин.

— Я знаю, кто такой этот маниак, — уверенно сказал писатель, выкладывая на стол перед дознавателем раздобытую Бугаевым фотографию.

Чин процедил:

— Ин-те-рес-но.

— Их целая шайка, — сюсюкал Розанов на ухо чину. — В центре портрета — Щетинин, главарь. Избрал роль «старца». Вокруг — «пролетарии»: полотёры, мастеровые. Все до одного — в дамских нарядах. Я ведь давно к ним приглядывался. Видно, и они меня заметили. Подослали злодея… с известной целью.

Дознаватель спрятал улику в папку и неторопливо закрутил шнурок на пуговицу с двуглавым орлом.

— Этот снимок будет приобщён к делу. Благодарю за содействие.

Чин откланялся.

Спустя несколько часов Боря робко заглянул в кабинет. Поэт сумел где-то избавиться от платья и кутался в драный лапсердак. Вечно пушащуюся шевелюру примотал к голове грязной тряпкой.

Розанов сказал укоризненно:

— Вы ведь Пушкина обожаете? Хотели «Домик в Коломне» устроить, а вышел финал «Медного всадника»? Полноте, вас не будут разыскивать: я вас отстоял.