Онлайн книга «Новая Ты»
|
Меня сейчас вырвет. – Хорошо. – А это значит, – он делает театральную паузу, – что мне надо писать. Отвлечься. Сосредоточиться. Отключить телефон. Погрузиться в текст. Признаю, раньше я позволял себе лишнее, однако теперь совсем другое дело. Я востребованный сценарист, мне нельзя сидеть в Эл-Эй и почивать на лаврах. И я поехал в уединенное место, чтобы творить. – Милый, – кудахчет Дотти, – я на твоей стороне. Я люблю тебя. Но ты мог хотя бы позвонить… – Мам, хватит! – перебивает ее Лав. – В следующий раз я обязательно позвоню. Просто мне не терпелось начать новый сценарий. Вы же понимаете, это Голливуд, тут нельзя останавливаться. – Аминь, брат мой, – влезает Майло. Меня сейчас удар хватит. – И о чем же ты писал? – интересуется Лав. Форти поворачивается ко мне и пристально на меня смотрит. С мерзкой улыбочкой. – Опять о похищении. Я как-то пытался продать эту идею в «Парамаунт», но тогда они струсили, а теперь, когда я на гребне успеха, позвонили и попросили скорее подготовить сценарий. – Ладно, – бормочет Лав, – а в пустыню-то ты как попал? Мама сказала, ты начал что-то вспоминать. Что-то про девушку, которая тебя спасла… Мое сердце обрывается. Форти равнодушно пялится в телик. – Я пошел прогуляться, посмотреть натуру, ведь надо знать, о чем пишешь. Может, удастся подкупить медсестру и она вколет ему что-нибудь смертельное? Почему никто не задаст ему главный вопрос? Где сценарий? Где его шедевр? Чертов шут не может объяснить, куда делся компьютер с записями, потому что, мать-перемать, не было у него с собой никакого компьютера, а были только бабки и кокс. Ладони мои потеют. – И кто же тебя спас? – Хороший вопрос, старина. – Он ухмыляется. – Все как в тумане. Сижу в кафе, входят новобрачные из какого-то захолустья, я дарю им пять штук… ЧЕРТОВ ЛЖЕЦ! – …а потом – бац, и я в пустыне, и надо мной склоняется какая-то блондинка. Даже лица ее не помню. Дотти вскакивает: – Милый, что ты видел? – Обычная толстовка… Дотти умоляет его припомнить еще хоть что-нибудь, но Форти лишь пожимает плечами: – А потом я проснулся здесь. Лав целует его руку. – Этой девушке стоило бы заплатить пять тысяч. – Стоило бы, – откликается Форти, – но она уехала. Оставила меня на пороге больницы. Дотти разражается потоком слез, Майло принимается ее утешать. Лав спрашивает, как с ним здесь обращались. Он отвечает, что «это не “Ритц”, конечно», а потом поворачивается ко мне и спрашивает, как я поживаю. – Беспокоился о тебе, – отвечаю, глядя ему прямо в глаза. – Мы так переживали, – причитает Дотти и встает. Заходит медсестра, извиняется и говорит, что процедура может подождать. Лав выбегает следом за ней. Дотти мечется по палате. Будь у меня такая мать, заботливая, любящая, готовая лететь за блудным сыном хоть в пустыню, я бы горы своротил. – Форти, пожалуйста, пойми, если ты погибнешь, то больше уже ничего не напишешь. Я тебя прошу, всегда сообщай нам с отцом, куда ты едешь. – Мам, мне тридцать пять. Может, хватит? – Хватило уже, – говорит она со слезами в голосе. Форти вытаскивает бумажную салфетку, кидает ее Майло и показывает на дверь. Тот подхватывается. – Пойдем, Дот, тебе надо подышать. – Джо может остаться со мной, – ухмыляется Форти. – Да, старина? Пытка начинается. – Конечно, – говорю я, – идите, отдыхайте. Дотти целует сыночка в лоб. – Пожалей меня. Мы с отцом тебя любим. Позволь нам любить тебя. Позволь быть рядом. – Мам, – отмахивается он, – меня не было всего несколько дней. Майло выводит Дотти. Когда они скрываются в коридоре, Форти приказывает: – Закрой! Сначала дверь, потом рот. Встаю, закрываю, возвращаюсь. Он не предлагает мне сесть в кресло или на соседнюю кровать. Показывает на стул у себя в ногах. – Сюда. Я страдаю от истощения и обезвоживания и орать не собираюсь. Сажусь. По телику без звука идет дурацкий ситком. Форти открывает тумбочку и вытаскивает две раскрытые пачки «M&M’s»; из одной достает конфету, из другой – таблетку. Гребаный наркоман! Открывает бутылку шампанского, выплескивает яблочный сок на пол и заново наполняет стакан. Я не хотел первым начинать разговор, но само вырвалось: – Помогает от обезвоживания? – Просто по кайфу. Не мне же работать… – Ты вызвал копов? Он игнорирует мой вопрос, пялится в телик и ржет. – Обожаю эту серию. – Форти, может, поговорим? Он фыркает, выуживает еще одну конфету и запускает мне прямо в нос. – О чем, говнюк? О том, что ты оставил меня подыхать в пустыне? – Прости. – Я мог умереть. – Знаю, прости. – Может, поговорим… – передразнивает он и высыпает в рот целую горсть. – Может, ты пойдешь в жопу? – Ты вызвал копов? – Не твое собачье дело. – Слушай, мы оба расстроены. – Что?! Что ты сказал? – Спокойно. – Поучи еще меня, псих! У самого ни семьи, ни друзей, ничего! Ты ведь не тормоз, а, Профессор? – Лучше не называй меня так, Форти. – Ну да, конечно, профессора же в университете. А ты у нас только школу окончил. Я еле держу себя в руках. – Что тебе надо? Он закидывает себе в рот еще конфету. – Знаешь, какое главное правило в Голливуде? Я уяснил, пока учился две недели в магистратуре. Никогда не сжигай мосты. – Чего ты хочешь? – Заткнись и слушай! Лос-Анджелес – не больница; придурок, который драит пол, не будет через месяц делать тебе операцию. В Голливуде другие законы: сегодня он машет тряпкой, а завтра – бац! – и управляет студией. Ненавижу, когда он прав. – Форти, они могут вернуться в любой момент. Скажи, чего ты хочешь. – Я всегда хотел собаку. Да-да, я помню про Рузвельта. – Пушистого белого щенка, – продолжает он. – Нам с сестрой даже его однажды купили. Мы назвали его Ботинок. Улавливаешь связь с фильмом Майло, а? Мы души в нем не чаяли. А потом оказалось, что у мамы аллергия, и его отдали. Лав тогда долго плакала. |