Книга Мертвые пианисты, страница 31 – Екатерина Ру

— Ну вот что прикажете делать, Светочка? — непривычно вялым, словно озябшим голосом говорит бабушка. — У меня уже голова кругом идет от этой истории.

— Да уж, представляю… — тянет из своего угла географичка Светлана Яковлевна. — Ко мне сегодня ваша Лебедева подходила… Спрашивала, помню ли я, что она на прошлой неделе получила четверку. Ну, конечно, помню, такое случается раз в год…

— Мне эта Лебедева вот уже где! — бабушка резким движением подносит ладонь к горлу. — По мне — так пусть заново все учит и пересдает. Может, хоть что-то в голове останется. Хоть какая-то будет польза от всей этой катавасии.

— Вам, конечно, виднее, вы их классный руководитель… Но, честно говоря, как представлю, что нужно все у них заново принимать… Четверть-то к концу подходит, много всего накопилось. Я вот и думаю: оценки-то я более или менее помню. Примерно, конечно. Но все же… Проставлю, может, так — без пересдачи. Что забуду — ребята сами подскажут.

— Ой, Светочка, ну это не разговор. Ну что значит «примерно»? В вашем возрасте еще можно рассчитывать на память, но я бы не стала. А уж спрашивать этих оболтусов — последнее дело. Наврут с три короба.

— Наверное, вы правы… И когда мы уже наконец, как все нормальные школы, перейдем на электронный журнал? Будто в прошлом веке живем…

— О чем вы говорите, Светочка, какой еще электронный журнал? Все эти ваши нововведения… Можно и без всяких электронных журналов прекрасно обойтись, если воспитывать нормальных, порядочных учеников, которые не воруют документы из учительской. Украсть и сжечь журнал — это же уму непостижимо! И дневники надо нормально вести. А то, кроме меня, никто в дневник им с пятого класса оценки не ставит. Только так, изредка. И вы, Светочка, тоже. Уж извините. Вот, пожалуйста, результат. Могли бы по дневникам восстановить — но нет.

Надя думает о Ксюше Лебедевой. У Ксюши глаза похожи на чуть-чуть недоспелые желуди. Надя, когда смотрит на нее, всегда вспоминает сентябрьский сквер рядом с папиным домом. Вспоминает, как подошвы скользили по гладким желудевым бочкам, как раздавалось сквозь затихшую музыку легкое похрустывание. И вдруг Надя видит внутри себя, как кто-то наступает на Ксюшины желудевые глаза и они с хрустом разламываются.

— Я помню все оценки, — говорит скованная внезапным холодом Надя.

Бабушка и географичка тут же к ней поворачиваются. На две секунды замирают.

— Что, Надюша?

— Я помню все оценки. Точно. Не примерно.

Надя смотрит в окно. На улице дождь, и быстрые капли мчатся вниз по стеклу. Некоторые забегают через щели внутрь, в учительскую. За шиворот зябкой сонной школе. Надя думает о том, что давно не видела желудей, потому что со дня возвращения к бабушке перестала гулять в скверах. А по дороге в школу дубов нет.

— Надюша, как ты можешь помнить все оценки всех твоих одноклассников?

— Я могу помнить. Я пролистала весь журнал. Четыре дня назад.

Бабушка растерянно смотрит на географичку, а та улыбается и пожимает плечами:

— Ну а что, Софья Борисовна, у вашей внучки феноменальная память. Это всем известно.

— Но не настолько же феноменальная, чтобы запомнить весь классный журнал! Целиком! За один раз!

— Ну, параграфы из учебника она мне пересказывает дословно, без единого отклонения от текста. Даже жутковато иногда становится, — географичка весело подмигивает Наде.

— Да знаю я, конечно, но все же…

Бабушка запинается, часто моргает, словно от внутренней, мыслительной щекотки. Беззвучно шевелит губами.

— Если хочешь, проверь по своей тетрадке, — решительно говорит Надя. — Потому что у тебя есть тетрадка с оценками по русскому и литературе. И я могу тебе сказать все оценки из твоей тетрадки. И ты увидишь, что я помню оценки.

Надя снова поворачивается к дождливому окну. Несколько секунд неподвижно смотрит на уличные огни, дробящиеся в мокром стекле.

— Софья Борисовна, а давайте и правда проверим.

Скрипит стул, бабушка поспешно садится и принимается листать немного помятую синюю тетрадь. Географичка потягивается, слегка прогибает вязаную оранжевую спину. Выплывает из своего угла, волоча шлейф оживших от шевеления духов. Духи у географички солоновато-терпкие, с легкой цитрусовой горчинкой.

— Ну, раз вы просите… — взволнованно говорит бабушка. — Только это все равно как-то… Ну, не знаю!

— Да хотя бы просто из любопытства, — улыбается географичка. Склоняется над бабушкиной тетрадью душистым оранжевым движением: — Вот, например, по литературе у Легковой…

Аня Легкова — легкая, гибкая, воздушная. С крашеными сливовыми волосами. С тонкими, словно невесомыми косточками. А на литературе и вовсе порхает от оценки к оценке, как набоковская бабочка с теплым отливом сливы созревшей. Хрупко вздрагивает крыльями, перелетает с цветка поменьше на цветок побольше, с четверки на пятерку, с четверки на пятерку. И вдруг насмерть разбивается о возникшее впереди лобовое стекло двойки.

— Четыре, пять, четыре, пять, два.

Бабушка и географичка переглядываются.

— Хорошо… У Лопатина?

— Тоже по литературе? — уточняет Надя.

— Да, по литературе.

Денис Лопатин учится плохо. И литература — не исключение. Когда бабушка спрашивает его на уроке, в чем смысл какого-нибудь произведения, Лопатин молчит. Лопатин не откапывает ни поверхностных, ни тем более глубинных смыслов. Лениво машет лопатой и натыкается только на изогнутые корни двоек. Вот еще один корень, и еще. А вот удалось раскопать одну тройку, ну надо же.

— Два, два, два, три.

— А по русскому? — географичка с улыбкой перелистывает страницу.

По русскому тоже не очень. Пишет Лопатин коряво и с ошибками. И мало. В основном Лопатин прогуливает русский. За всю первую четверть сумел вывести своей лопатой на остывающей осенней земле только две двойки — хилые, косые, недоразвитые. Их тут же засыпало мертвыми листьями — н, н, н, н, н.

— Две двойки. И пять прогулов.

— Катаева, русский?

Наташа Катаева быстрая и решительная. Уверенно катится на санках по скользким строчкам диктанта. Правда, в середине пути санки подскакивают на ледяной колдобине сложного слова, и Наташа откатывается в сторону. Чуть не скатывается вниз, в пропасть безграмотности. Но берет себя в руки и продолжает путь. Доезжает до финиша без падений: только в самом конце санки слегка заносит.

— Пять, пять, три, пять, пять, четыре.

Бабушка все еще смотрит в тетрадь. Ее лицо растерянно, неподвижно, словно вморожено в тугое осмысление происходящего. А географичка смеется медленным тягучим смехом:

— Ну что тут еще добавить, Софья Борисовна… Завтра после уроков соберем всех коллег и восстановим журнал.

— Что, вот так просто? А… а Антонина Илларионовна? Она будет против!