Книга Великий перелом, страница 181 – Гарри Тертлдав

— Вряд ли вы можете так говорить обо мне, — ответил Нуссбойм. — Я не могу занять его место и никогда не подумал бы, что смогу. Если бы в лагере использовался польский язык или идиш, то да, вы могли бы так подумать обо мне. Но я недостаточно знаю русский, чтобы делать эту работу. Все, что я хочу, — чтобы стала известна правда.

— У тебя добродетельная душа, — сухо сказал Скрябин. — Однако замечу, что добродетель не всегда является достоинством на пути к успеху.

— Именно так, гражданин полковник, — сказал Нуссбойм.

«Будь осторожнее», — намекнул ему комендант. Он и намеревался быть осторожным. Если он добьется того, что Апфельбаума выгонят с должности, отправят с позором в более жуткий лагерь, здесь все может сдвинуться. Его собственное положение улучшится. Теперь, когда он признан таким же, как политические [32] , и связался с администрацией лагеря, он задумался, как лучше использовать преимущества ситуации, в которой он находится.

В конце концов, если вы не позаботитесь о себе, кто позаботится о вас? Он чувствовал себя жалким после того, как Скрябин заставил его подписать первый донос — против Ивана Федорова. Но на этот раз донос не беспокоил его вовсе.

Скрябин небрежно сказал:

— Завтра прибудет поезд с новой партией заключенных. Мне дали понять, что целых два вагона будет с женщинами.

— Это очень интересно, — сказал Нуссбойм. — Спасибо, что вы сказали мне.

Разумные женщины пристроятся к наиболее влиятельным людям в лагере: в первую очередь к администрации и охранникам, затем к заключенным [33] , которые в силах сделать их жизнь сносной… или что-то в этом роде. Те, которые не сообразят, что для них хорошо, отправятся валить деревья и рыть канавы, как прочие зэки.

Нуссбойм улыбнулся про себя. Наверняка человек такой… практичный, как он, сможет найти такую же… практичную женщину для себя — может быть, даже такую, которая говорит на идиш. Где бы вы ни были, вы делаете, что можете. Главное — выжить.

* * *

Ящер с фонарем приблизился к костру, за которым Остолоп Дэниелс и Герман Малдун тешились байками.

— Это вы, лейтенант Дэниелс? — спросил он на приличном английском языке.

— Это я, — согласился Остолоп. — Подходите ближе, лидер малой боевой группы Чуук. Садитесь. Вы собираетесь завтра утром покинуть эти места — это верно?

— Истинно так, — сказал Чуук. — Мы больше не будем в Иллинойсе. Мы двигаться прочь, сначала главная база в Кентукки, затем прочь из этой не-империи Соединенные Штаты. Я говорю вам две веши, лейтенант Дэниелс. Первая вещь есть: я не сожалею уходить. Вторая вещь есть: я пришел сказать прощайте.

— Это очень любезно, — сказал Остолоп. — Прощайте и вы тоже.

— Сентиментальный ящер, — сказал Малдун, фыркнув от смеха. — Кто бы подумал, а?

— Чуук — неплохой парень, — ответил Дэниелс. — Как он сказал, когда было заключено перемирие с ним и с ящерами, которыми он командовал, у нас с ним больше общего, чем с нашими же начальничками.

— Да, это, пожалуй, правильно, — ответил Малдун одновременно с Чууком, который снова произнес свое «истинно».

Малдун не унимался:

— Было похоже на прежнюю войну, не так ли? Мы и немцы в окопах, и мы были похожи друг на друга, будь я проклят, как это верно. Покажи этим парням в чистеньком вошь — и они упадут замертво.

— Я также имею для вас вопрос, лейтенант Дэниелс, — сказал Чуук. — Вам не будет досадно, что я спрошу вас это?

— Что именно? — сказал Остолоп. Затем он сообразил, что имел в виду ящер. Английский Чуука был приличным, но далеким от совершенства. — Валяйте, спрашивайте, о чем хотите. Вы и я, мы оба в довольно хороших отношениях, раз уж прекратили лупить друг друга по голове. Ваши заботы очень похожи на мои, как в зеркале.

— Вот что я хочу спросить тогда, — сказал Чуук. — Теперь, когда эта война, эта битва сделана, что вы будете делать?

Герман Малдун тихо присвистнул сквозь зубы. Остолоп тоже.

— Вот это вопрос, — сказал он. — В первую очередь, я думаю, надо посмотреть, сколько времени еще армия захочет содержать меня. Меня ведь уже не назовешь молодым человеком. — Он потер свой щетинистый подбородок. Большая часть щетины была белой, а не каштановой.

— Что вы будете делать, если вы не солдат? — спросил ящер.

Остолоп объяснил, что, может быть, снова станет бейсбольным менеджером. Он подумал, не следует ли ему рассказать о бейсболе, но не стал.

Чуук сказал:

— Я видел тосевитов, некоторые почти детеныши, некоторые больше, играющие эту игру. Вам платить за возглавление команды их? — Он добавил вопросительное покашливание. Когда Остолоп подтвердил, что так и будет, ящер сказал: — Вы должны быть очень искусен быть способным делать это за деньги. Будете это снова во время мира?

— Не знаю, — ответил Дэниелс. — Кто скажет, что будет с бейсболом, когда все выправится? Я полагаю, что первое, что я сделаю, когда уйду из армии, так это отправлюсь домой в Миссисипи, чтобы посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых из моей семьи.

Чуук издал звук, выражающий удивление. Он показал на запад, в сторону великой реки.

— Вы живете на лодке? Ваш дом есть на Миссисипи?

Остолопу пришлось объяснить разницу между Миссисипи-рекой и штатом Миссисипи. Когда он закончил, ящер сказал:

— У вас, Больших Уродов, временами для одного места больше чем одно имя, иногда у вас больше чем одно место на одно имя. Это сбивает с толк. Я скажу небольшой секрет, что одна или две атаки были неправильны из-за этого.

— Может быть, нам стоило назвать каждый город в сельской местности Джоунсвиллем, — сказал Герман Малдун и расхохотался собственной шутке.

Чуук тоже расхохотался, открыв рот так, что отражение пламени костра заблестело на его зубах и змеином языке.

— Вы не удивили меня, вы, тосевиты, если вы будете делать эту вещь. — Он показал на Дэниелса. — Тогда прежде, чем вы стали солдат, вы командовать бейсбольные люди. Вы есть лидер от детеныш?

И снова Остолопу потребовалось время, чтобы понять ящера.

— Прирожденный лидер, вы имеете в виду? — И он снова расхохотался и хохотал громко и долго. — Я вырос на ферме в Миссисипи сам по себе. Там были негры-арендаторы, которые обрабатывали поля больше, чем были у моего папочки. Я стал менеджером потому, что мне не хотелось вечно ходить за мулом, а потому я сбежал и стал играть в мяч. Я никогда не был великим, но был очень неплохим.

— Я слышать прежде такие рассказы о неповиновении властям от тосевиты, — сказал Чуук. — Мне они очень странны. Мы не любим таких среди Расы.