Книга Великий перелом, страница 57 – Гарри Тертлдав

— Я расскажу верующим, как вы объясняете эти картинки, чего бы это ни стоило.

— Это будет очень хорошо, — сказал Нье. — Если мы будем бороться народным фронтом сообща, мы сможем побить маленьких чешуйчатых дьяволов.

— Возможно, есть доля правды и в этом, — повторил Су, — но только некоторая. Когда вы говорите — «народный фронт», вы имеете в виду ваш личный фронт. Вы не верите в равное партнерство.

Нье Хо-Т’инг постарался вложить в свой ответ как можно больше возмущения:

— Вы ошибаетесь. Это неправда.

К его удивлению, Су Шун-Чин рассмеялся. Он поводил пальцем перед лицом Нье.

— Ах, теперь вы снова мне лжете, — сказал он.

Нье начал было отрицать это, но кади жестом предложил ему молчать.

— Не обращайте внимания. Я понимаю, вы должны говорить то, что вы должны. Даже если я знаю, что это неверно, вы все равно будете спорить. Идите же, и может быть, Бог, сострадающий и всемилостивый, когда-нибудь вложит мудрость в ваше сердце.

«Старый дурак и ханжа», — подумал Нье. Но Су Шун-Чин показал, что он вовсе не дурак, он собирался работать с коммунистами и бороться против пропаганды маленьких дьяволов. В одном он был прав: если Народно-освободительная армия станет частью народного фронта, то народный фронт придет на позиции коммунистической партии.

После того как Нье вышел из мечети, он пошел бродить по улицам и узким «хутунам» Пекина. Чешуйчатые дьяволы установили множество своих машин. Изображения Лю Хань плавали над каждой, вместе с одним или другим мужчиной: обычно с Бобби Фьоре, но не всегда. Маленькие чешуйчатые дьяволы увеличивали громкость звука в моменты, когда она достигала Облаков и Дождя, и громко транслировали комментарии их китайского лакея.

Кое-чего чешуйчатые дьяволы все-таки добились. Многие мужчины, наблюдавшие, как проникают в Лю Хань, называли ее сукой и проституткой (точно так, как Хсиа Шу-Тао) и насмехались над Народно-освободительной армией за то, что ее подняли там до уровня лидера.

— Я знаю, до какого положения я хотел бы ее поднять, — отпустил шутку один остряк, вызвав громкий смех.

Но не все мужчины реагировали подобным образом. Некоторые выражали симпатию к ее бедственному положению и высказывались об этом громко. Нье показалась особенно интересной реакция женщин, которые смотрели записи падения Лю Хань. Почти все без исключения они говорили одно и то же:

— Ох, бедняжка!

Они говорили эти слова не только друг другу, но также своим мужьям, братьям и сыновьям. По китайскому обычаю женщины держались на заднем плане, но это не означало, что у них не было способов заставить услышать их мнение. Если они решили, что маленькие чешуйчатые дьяволы угнетали Лю Хань, то они говорили это и своим мужчинам — и, раньше или позже, мнение мужчин начнет изменяться.

Партийная контрпропаганда от этого тоже не пострадает. Нье улыбнулся. Маленькие чешуйчатые дьяволы нанесли себе такой удар, которого партия нанести бы не смогла.

— Ну так, черт побери, и где же этот ад?

И гудящий баритон, и эта наглость «посмотри-ка-мир-вот-он-я», могли принадлежать только одному человеку из знакомых Генриха Ягера. И он никак не ожидал, что услышит его голос во время кампании против ящеров в западной Польше.

Он вскочил на ноги, стараясь не перевернуть небольшую алюминиевую печку, на которой подогревался его ужин.

— Скорцени! — воскликнул он. — Какого дьявола вы тут делаете?

— Дьявольскую работу, мой мальчик, дьявольскую работу, — ответил штандартенфюрер СС Отто Скорцени, заключая Ягера в медвежьи объятия, сокрушающие ребра.

Скорцени возвышался над Ягером сантиметров на пятнадцать, но доминировал над большинством людей за счет не роста, а чисто физического присутствия. Если вы подпадали под его чары, вы соглашались выполнить все, чего он добивался, независимо от того, насколько невозможным казалось это вашему разуму.

Ягер участвовал в нескольких операциях вместе со Скорцени: в России, в Хорватии, во Франции. Он удивлялся, как ему удалось уцелеть. Еще больше он удивлялся тому, что уцелел Скорцени. Он изо всех сил старался противиться уговорам Скорцени в каждом таком случае. Когда смотришь на эсэсовца снизу вверх, тебя уважают, если нет — тебя просто переедут.

Скорцени хлопнул себя по животу. Шрам на левой щеке искривил угол его рта, когда он спросил:

— В этих местах имеется какая-нибудь еда, или вы собираетесь уморить меня голодом?

— Ты не очень-то бедствуешь, — сказал Ягер, бросив на него критический взгляд. — У нас есть немного свинины, брюква и эрзац-кофе. Устроит это ваше величество?

— Как, фазана с трюфелями нет? Ладно, сойдет и свинина. Но к черту эрзац-кофе и дохлую лошадь, которая им пописала. — Скорцени вытащил из-за пояса фляжку, отвинтил пробку и передал фляжку Ягеру. — Глотни.

Ягер отпил с настороженностью. С учетом чувства юмора, которым обладал Скорцени, предосторожность была не лишней.

— Иисус, — прошептал он. — Откуда это у тебя?

— Неплохой коньяк, а? — самодовольно ответил Скорцени. — «Courvoisier VSOP» [7] , пять звездочек, нежнее, чем девственница внутри.

Ягер сделал еще один глоток, на этот раз с уважением, затем отдал обтянутую фетром алюминиевую фляжку Скорцени.

— Я передумал. Я не хочу знать, где ты его добыл. Если ты признаешься, я дезертирую и побегу туда. Где бы оно ни было, там все равно лучше, чем здесь.

— В аду тоже лучше — пока ты туда не попал, — сказал Скорцени. — Ну, где же это мясо?

Наполнив металлическую крышку своего котелка, он быстро проглотил еду и запил коньяком.

— Стыдно перебирать, но этот напиток обидится, если я его не выпью, а? — И он ткнул локтем Ягера под ребра.

— Как скажешь, — ответил Ягер.

Позволь эсэсовцу подавить тебя — и окажешься в трудном положении: он об этом никогда не забудет. Конечно, раз уж Скорцени оказался здесь, вскоре должны последовать неприятности: Скорцени принес их с собой вместе с божественным коньяком. Какие именно неприятности будут — неизвестно, в разных операциях они не повторялись. Ягер поднялся на ноги и потянулся как можно более лениво, затем предложил:

— Не прогуляться ли нам?

— О, ты просто хочешь побыть со мной наедине, — пропищат Скорцени пронзительным лукавым фальцетом.

Танкисты, которые еще ужинали, радостно заржали. Гюнтер Грилльпарцер подавился едой и стал задыхаться — кто-то колотил его по спине, пока он не пришел в себя.

— Если бы я опустился до такого большого уродливого болвана, как ты. то, думаю, прежде застрелился бы, — парировал Ягер.