Онлайн книга «По воле Посейдона»
|
Внутри постоялого двора тоже горели факелы. Не весь дым выходил из дыры в крыше; он скапливался внутри главной комнаты большим удушливым облаком. Вонь горящего масла смешивалась с вонью этого дыма: на очаге Скилакса в чане что-то бурлило. Судя по запаху, Ксенофан использовал для освещения своего дома лучшее масло, чем владелец постоялого двора использовал для стряпни. Однако здесь было неплохое вино, и Скилакса, казалось, нисколько не огорчало, что Соклей и Менедем едят свой хлеб и не дают ему ничего, что можно было бы бросить в булькающий чан. Когда Соклей спросил насчет комнат, владелец постоялого двора сказал: — Два обола за ночлег для двоих. Он был не склонен торговаться. Когда Соклей попробовал было начать спорить, Скилакс просто мотнул головой: — Если вам это не по нраву, незнакомцы, идите в другое место. Но куда было пойти молодым родосцам в незнакомом городе в кромешной темноте. Соклей подумал, что он, пожалуй, смог бы найти обратный путь к «Афродите», но ему не хотелось снова спать на досках. Взглянув на двоюродного брата, он вручил Скилаксу две маленькие серебряные монеты. Раб с лампой проводил Соклея и Менедема в комнату, где стояла всего одна кровать. Поставив лампу, раб втащил другую кровать из комнаты напротив. Потом он удалился, забрав с собой лампу и оставив комнату в стигийской темноте. Соклей со вздохом сказал: — Предлагаю лечь спать немедленно. Здесь все равно нечем больше заняться. — О, кое-чем возможно заниматься даже в темноте, — ответил Менедем. — И если бы ты был маленькой хорошенькой флейтисткой… — Я? — спросил Соклей. — А как насчет тебя? И оба юноши рассмеялись. Соклей ощупью добрался до кровати, снял тунику и укрылся ею. Он жалел, что не догадался захватить с собой и плащ, из которого получилось бы одеяло получше. Но в комнате было нехолодно: маленькое помещение было тесно заставлено, так что не слишком промерзло. Соклей ворочался, пытаясь устроиться поудобнее. Скрип с другой кровати возвестил, что Менедем делает то же самое. Потом Соклей услышал, как его двоюродный брат захрапел, и почти сразу же после этого заснул и сам. * * * Проснулся он от того, что Менедем потряс его за плечо. Скупой тусклый свет пробивался сквозь щели ставней, прикрывавших узкое окно. — Ты храпел, как пила, вгрызающаяся в твердое дерево, — сказал Менедем. — Ну, положим, не один только я тут храпел! — ответил Соклей. — Интересно, они потрудились оставить нам ночной горшок? Если нет, я помочусь в углу. Он заглянул под кровать и, к своему облегчению — как в переносном, так и в буквальном смысле, — обнаружил там ночной горшок. Купив у Скилакса еще вина, чтобы прогнать остатки сна, молодые родосцы вернулись к Ксенофану. * * * — Добрый день, господа, — сказал им Пиксодар. — Мой хозяин еще не проснулся. Он велел мне накормить вас, если вы придете раньше, чем он встанет. Кариец с поклоном вернулся в дом и принес гостям хлеб с сыром. — Спасибо, — поблагодарил раба Соклей и добавил: — Его дело перейдет когда-нибудь к тебе, так ведь? — Все может быть. — Пиксодар говорил нейтральным тоном, осторожно подбирая слова. — Боги не дали хозяину детей, которые остались бы в живых, поэтому такое вообще-то может случиться. Но даже если бы Ксенофан на смертном одре и освободил Пиксодара, кариец все равно никогда не стал бы полноправным гражданином Коса. Вот его дети вполне могли бы ими стать, в зависимости от того, с кем бы они вступили в брак. «Жизнь — изменчивая штука, — подумал Соклей. — Мысль не оригинальная, зато верная». Они с Менедемом и Пиксодаром беседовали о том, о сем, пока полчаса спустя к ним не вышел Ксенофан. — И все-таки мне кажется, вы просите за краску слишком много, — без лишних предисловий заявил торговец шелком. Менедем улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой. — Но, мой дорогой… — начал он. Он мог очаровать птиц на деревьях, сманив их вниз, или завлечь чужих жен к себе в постель, когда всерьез того хотел. Но он не сумел очаровать Ксенофана, который сказал: — Нет. Это слишком много, говорю я. Нынешней ночью я долго размышлял, лежа в постели, и принял решение. — Тогда ладно, — ответил Соклей, прежде чем Менедем успел подать голос. Его главным оружием была прямота, а не шарм, как у двоюродного брата. Соклей встал. — В таком случае нам придется навестить Теагена… Теаген был главным конкурентом Ксенофана. — …Раз уж ты не хочешь соглашаться на наши условия. А если Теаген окажется таким же упрямым, ну, тогда, я не сомневаюсь, мы сможем продать краску более выгодно в Таренте или в каком-нибудь другом италийском городе. И это было правдой, хотя шелк все же принес бы братьям больше прибыли. Упоминание имени Теагена возымело желаемый эффект. Ксенофан выглядел так, как будто только что откусил кусок протухшей рыбы. — Да Теаген вас одурачит! — негодующе проговорил он. — В его шелке полно узелков! А уж тонкость и прозрачность и в сравнение не идут с тонкостью и прозрачностью моих тканей! — Не сомневаюсь, что вы правы, о почтеннейший. — Соклей продолжал стоять. — Но Теаген зато отличается сговорчивостью, и, по крайней мере, у нас будет что показать итальянцам. Пошли, Менедем! Менедем тоже встал. Оба двоюродных брата двинулись к двери, хотя Соклею очень не хотелось упускать сделку, на обсуждение которой они потратили целый день. — Подождите. Это сказал не Ксенофан — это сказал Пиксодар. Раб и хозяин начали тихо переговариваться, наклонившись друг к другу. Соклей остался стоять на месте. Менедем начал было потихоньку придвигаться ближе к переговаривающимся, чтобы услышать, о чем идет речь, но спохватился, когда брат сделал едва заметный жест. — Это грабеж, вот что это такое! — Ксенофан говорил достаточно громко, чтобы его услышали все соседи. Пиксодар же, напротив, говорил очень тихо. Этот раб — раб, который когда-нибудь и сам сможет стать господином, — не повышал голоса, но и не прекращал говорить. Наконец Ксенофан вскинул руки и кивнул в сторону Соклея и Менедема. — Хорошо, — ворчливо сказал он. — Заключим сделку. Кариец прав — нам и в самом деле нужна краска. Сотня кувшинов за тот отрез шелка, что вы присмотрели прошлым вечером. * * * Рабы принесли шелк на «Афродиту» и забрали краску, чтобы доставить ее в лавку Ксенофана. Наблюдая, как они выносят последние кувшины, Менедем заметил: |