Книга Город и город, страница 67 – Чайна Мьевилль

* * *

Это я вспомнил позднее. В тот момент, когда я очнулся, у меня не было ощущения, что прошло хоть сколько-то времени. Я закрыл глаза на пересечении Старых городов; я открыл их снова, сделал глубокий вдох и увидел комнату – маленькую, серую, никак не украшенную. Я лежал в постели – нет, на ней, на простынях, в чужой одежде. Я сел.

Серый пол, покрытый протертой резиной, окно, высокие серые стены, местами покрытые пятнами и трещинами. Стол и два стула. Все словно в убогом кабинете. На потолке полусфера из темного стекла. Полная тишина.

Я встал. К своему удивлению, я не чувствовал себя особенно потрясенным. Дверь была заперта. Окно находилось слишком высоко, и я не мог в него выглянуть. Я подпрыгнул, от чего у меня слегка закружилась голова, но увидел только небо. Одежда на мне была чистая и ужасно невзрачная, но достаточно хорошо на мне сидела. Вдруг я вспомнил, что находилось рядом со мной в темноте, и мое сердце заколотилось.

Тишина нервировала. Я ухватился за подоконник и подтянулся на дрожащих руках. Встать было не на что, и поэтому долго я так провисеть не мог. Подо мной простирались крыши. Черепица, спутниковые антенны, плоский бетон, балки, антенны, купола-«луковицы», башни, завивающиеся штопором, газовая комната, спины неких существ – возможно, горгулий. Я не мог понять, где я нахожусь и что прислушивается с другой стороны стекла и охраняет меня.

– Садись.

Услышав голос, я рухнул на пол. Затем с трудом встал и повернулся.

В дверях стоял человек. Свет светил ему в спину, и поэтому он казался черным силуэтом, лишенным каких-либо черт. Когда он шагнул в комнату, то стал мужчиной лет на пятнадцать-двадцать старше меня. Крепкий и приземистый, в одежде столь же не поддающейся описанию, как и моя. За ним показались и другие: женщина моего возраста, еще один мужчина постарше. Их лица были абсолютно бесстрастны. Они были похожи на глиняные фигуры в виде людей – за несколько мгновений до того, как бог вдохнул в них жизнь.

– Садись. – Пожилой мужчина указал на стул. – Выйди из угла.

Внезапно я понял, что вжался в угол. Я замедлил дыхание и выпрямился. Оторвал руки от стен. Встал, как настоящий человек.

– Мне так неловко, – сказал я после долгой паузы. А затем добавил: – Простите.

Я сел, где было указано, а когда наконец снова смог управлять своим голосом, то сказал:

– Я Тиадор Борлу. А вы?

Мужчина сел и посмотрел на меня, склонив голову набок, словно любопытная птица.

– Пролом, – ответил он.

* * *

– Пролом, – сказал я дрожащим голосом. – Да, Пролом.

– А чего ты ожидал? – наконец сказал он. – Чего ты ожидаешь?

Может, это было слишком? В другое время я, возможно, сумел бы в этом разобраться. Я нервно оглядывался, словно пытаясь заметить в углу что-то невидимое. Он протянул ко мне правую руку, направив указательный и средний палец на мои глаза, а затем на свои собственные: смотри на меня. Я подчинился.

Человек посмотрел на меня, нахмурив брови.

– Ситуация, – сказал он. Я вдруг понял, что мы оба говорим по-бешельски. Он говорил не как бешелец и не как улькомец, и у него совершенно точно не было европейского или американского акцента.

– Ты проломился, Тиадор Борлу. Агрессивно. И тем самым убил человека. – Он снова посмотрел на меня. – Ты выстрелил из Уль-Комы прямо в Бешель. И поэтому ты сейчас в Проломе. – Он сложил ладони вместе, и под его кожей задвигались тонкие кости, совсем как у меня. – Его звали Йорджевич. Человека, которого ты убил. Ты его помнишь?

– Я…

– Ты уже встречался с ним.

– Откуда вы знаете?

– Ты сказал нам. Мы решаем, как ты уйдешь в глубину, сколько ты там останешься, что увидишь и скажешь, пока ты там, и когда снова выйдешь. Если выйдешь. Откуда ты его знаешь?

Я покачал головой, но…

– «Истинные граждане», – внезапно сказал я. – Он был там, когда я их опрашивал.

Именно он позвонил адвокату Гошу. Крепкий, дерзкий националист.

– Он был солдатом, – сказал мужчина. – Шесть лет в ВСБ. Снайпер.

Неудивительно. Выстрел был потрясающий.

– Иоланда! – Я поднял взгляд. – Господи! Датт! Что произошло?

– Старший детектив Датт больше никогда не сможет двигать правой рукой, как раньше, но он выздоравливает. Иоланда Родригес погибла. – Он снова посмотрел на меня. – Пуля, которую принял на себя Датт, предназначалась ей. Вторая попала ей в голову.

– Проклятье. – В течение нескольких секунд я мог смотреть только вниз. – Ее родные знают?

– Да.

– Кто-нибудь еще пострадал?

– Нет. Тиадор Борлу, ты создал пролом.

– Он убил ее. Вы не знаете, что еще он…

Человек откинулся на спинку стула. Я уже кивал, безнадежно извиняясь, когда он сказал:

– Борлу, Йорджевич не проламывался. Он выстрелил через границу в Копула-Холле. Пролома он не создавал. Адвокаты могли бы спорить о том, совершено ли преступление в Бешеле, где он нажал на курок, или в Уль-Коме, где попала пуля. Или и там, и там. – Он элегантно выставил руки вперед: какая разница? – Он не проламывался. В отличие от тебя. Поэтому ты сейчас здесь, в Проломе.

* * *

Когда они ушли, принесли еду. Хлеб, мясо, фрукты, сыр, воду. Поев, я стал тянуть и толкать дверь, но никак не мог сдвинуть ее с места. Я потрогал ее кончиками пальцев; от нее либо просто отслаивались кусочки краски, либо сообщения, которые она подавала, были зашифрованы неизвестным мне способом.

Йорджевич не был первым человеком, которого я убил, – но одним из немногих. Я никогда еще не стрелял в человека, который не целился в меня. Я стал ждать, когда начнется дрожь. Да, сердце мое колотилось, но из-за мыслей о том, где я оказался, а не из-за чувства вины.

Я долго был один. Исходил комнату из конца в конец, смотрел на спрятанную в шаре камеру, подтягивался, чтобы выглянуть в окно. Когда дверь снова открылась, уже наступили сумерки. В комнату вошли те же трое.

– Йорджевич, – сказал пожилой мужчина – снова на бешельском. – Он действительно проломился. Ты заставил его это сделать, когда застрелил его. Жертвы пролома всегда проламываются сами. Он сильно взаимодействовал с Уль-Комой, и поэтому мы о нем знаем. Он получал от кого-то инструкции, но не от «Истинных граждан». Вот так. Ты проломился, поэтому ты наш.

– И что будет теперь?

– То, что мы захотим. Если ты проломился, то принадлежишь нам.

Они могли легко сделать так, чтобы я исчез. О том, что это означает, ходили только слухи. Никто и никогда не слышал истории о тех, кого захватил Пролом, и – что? – отбыл свой срок. Такие люди либо были удивительно скрытными, либо никогда не выходили на свободу.