Книга Трилогия Лорда Хоррора, страница 118 – Дейвид Бриттон

– Это было эпично. – Менг гуляючи вошел в гостиную с широченною улыбкой на лице; в его окровавленной правой руке глубоко засели три его собственных кинжала. – Эта муха – дока каких мало.

Экер частенько подозревал, что мелкий жирный ублюдок страдает от Синдрома Мюнххаузена от средней до Миддлтоновой степени.

– Ты знаешь, как Хоррора по имени зовут? – спросил он.

– А у медведей шерсть есть? А хвостик у кошки? Обрезан ли еврей? Черен ли негритос? Синя ли синица? Был ли беспорядок в комнате Шэрон Тейт?

– Харэ, Кьеркегор.

– Его звать Хорэс, как в хорошем хоре.

– Ну да, стало быть, тебя не удивит, что я отыскал старого психа.

– Что! Ну-ка еще разок да помедленней. – Получеловек весь обратился в слух. – Постой-ка секундочку. – Он вздел отягощенное тушью веко. – Ты опять подсел на «Морковный чай Липтона»?

– На, пришибленный мандавон! – Экер развернул газету и сунул ее под нос Менгу. – Скажи-ка мне, что это, блядь, Тарзан. – И он ткнул триумфальным перстом в меленькую фотографию.

Менг сощурился на море снимков, покрывавших весь разворот.

– Который, блядь? – Он недоумевал. – Тут же штук двести рях.

– Приходилось ли когда человеку нести такой крест! – Экер медленно ткнул в одну фотографию. – ВОТ… БЛЯДЬ… ЭТОТ. – Дешевая компьютерная печать прибавила изображенью полутонов, а от эффекта деформации пялившееся в объектив лицо, казалось, таяло.

Нос Менга коснулся бумаги.

Он с криком отскочил.

– Ебаные горностаи, это ж Менгеле!

Менг был вне себя от возбужденья.

– Именно так он и выглядел в первый раз, когда я его увидел, – вышел из мороси, будто ему в жопу оглоблю вставили, как сам мистер Мертвый… Я это лицо никогда не забуду.

– Иисусов сифилис! – Экер не мог поверить своим ушам. Миф о счастье, притча о смертоубийстве, танец волшебных палочек. Господь благословил Менга даром всякий раз понимать все с точностью до наоборот.

Резкий тяп кочергой по Менговой башке заткнул ему пасть.

– Так, теперь давай-ка за мною и помедленней, – терпеливо произнес Экер. – Видишь, тут говорится в заголовке: «ВЫ УЗНАЕТЕ КОГО-НИБУДЬ ИЗ ЭТИХ ЛЮДЕЙ?».

Менг открыл было рот, но затем передумал.

– Это значит, что властям нужна наша помощь в опознании этих людей на фотографиях. Не отстаешь пока, Эйнштейн? Так, ты-то запросто мог додрочиться до полной слепоты, но мои способности все на месте и в рабочем порядке. Говорю тебе, вот этот снимок вот – определенно лорд Хоррор. Я бы где угодно узнал эту отчаявшуюся физию.

Менг безмолвно кивнул.

– Теперь вопрос вот в чем… – Худые костлявые пальцы подергались под Экеровым подбородком. – …надо ли ставить в известность власти – или мы сами его оттуда вытащим? – Экер размышлял вслух. – Нет, организация побега – это все делать по-трудному. Довольно будет обычного телефонного звонка.

– Так и где он, значит? – Менг рискнул рукою.

Экер поднял на него взгляд.

– Он в Мейзе, в Северной Ирландии. Последние два года там, судя по виду.

– В Мейзе? – У Менга в голове зажегся огонек. Перед глазами вдруг все закружилось. Сквозь его трубу пробежала дрожь зверя, почуявшего мясо. – Там же и доктор Менгеле был, много месяцев назад, он мне сам говорил… вот в этой вот квартире. А потом велел мне забыть об этом… интересно, зачем он так сделал?

– Если ты ищешь логику в том, что тебе говорит доктор… – Стоит ему потакать, решил Экер; это будет меньшее и двух зол. – …так лучше забудь и впрямь. А если будешь читать что-нибудь посложнее «Опалителя», обезьяна, так и поумнеешь.

– Жуй пингвиний хуй! – парировал Менг, и грудь его вздымалась. Любые дискуссии о лорде Хорроре сопровождались тревогой, а теперь – и вдвое подавно, стоило только подумать, что лорд томится в тюрьме у пэддиков. Никакому ребенку не нравится разлучаться с родителем. Глубоко внутри Менг чувствовал себя незавершенным без утешительного присутствия лорда Хоррора. Он поскреб наморщенное чело. Его жучиные глазки горели. Теперь придется час сидеть в противогазе и два часа – в резиновом костюме.

* * *

Мейз; под любым другим именем – роза.

«Долгий Кеш». Блок Эйч. Клетка Тридцать Девять.

Цезенский Пэр лежал голый, скрючившись от боли; полная луна, жаркое солнце. Сахарница его камеры была запятой-и-матрицей его бескрайнего отчаянья. Выброшенный на обочину жизни, он предпочел умереть от сапога и дубинки англичан. Его темное очарованье могло разбить и крепчайшие цепи, но от себя спасенья не было.

– Предупреждаю, Розовый Жучок, стоит мне сказать волшебное слово…

Из разрыва в углу его челюсти сочилась кровь. Тем утром ему досталась лихорадочная долбежка по голове, выполненная англичанином; телеграмму эту он, несомненно, заслужил. Он родился для того, чтоб стать пепельницею мира.

– Очень не хочется тебе говорить, но надо; сегодня я выпил отличнейшего пива! Первый ‘коголь у меня с мая месяца. Конечно, с вином или шнаппсом не сравнится; но, тем не мене, мне понравилось. Капеллан по-прежнему проводит со мною много времени; и вообще-то мне повезло с обществом такого доброго и разумного человека; он в чине капитана. О.Б.И., бакалавр наук и отнюдь не педант.

Стены его камеры 10-на-8 некогда были бы выкрашены белым, но теперь стали темно-буры, измазаны засохшими экскрементами, накопившимися за годы одеяльных протестов. Помимо него, в камере имелись библия, параша и миллион крохотных личинок, коих он ощущал у себя в волосах, носу, ушах и анусе.

– Дорогуша, Германия – всегда Страна Чудес, однакоже иногда – увы! – и Страна Ляпсусов.

Раз в день офицер вталкивал ему в камеру миску водянистого картофельного супчика, вареное яйцо и кусок черствого хлеба. За исключеньем этого, да еще побоев, он слышал единственный звук – время от времени гэльскую речь, из уст Добровольцев Oglaigh na hEireann, которых свезли в «Долгий Кеш» из Крама, Арма, Магиллиана, Портлиша, Кураха, Маунтджоя и Лимерика.

– Nollaig shona dhaoibh, – без улыбки произнес Хоррор. – Так и передайте Баллимёрфи.

Два долгих года томился он в ирландских тюрьмах. Неузнанный британцами, презираемый своими ирландскими собратьями (хотя мог ошибаться по обеим этим статьям). Отхарк нутый обратно из преисподней. Заебанный судьбою.

– Победят не те, кто может больше причинить страданий, а те, кто больше их претерпит.

Медленно расправил он сложенные члены свои. Его иссохшие ноги походили на недужные лианы. Мигрень проломных пропорций жила в нем уже неделю. Голова болела. Болели суставы. Болели кости и мышцы. Два года вынужденного бездействия ослабили его до такой степени, что без помощи своих по-прежнему могучих рук он едва ли мог и встать. Ноги его выглядели хуже припухших от обмороженности ляжек у тех женщин, что сидели, как он видел, у очага с горящим в нем огнем eirne в обществе Королевишны, матери его. Он намеренно позволил мышцам ног своих атрофироваться, и теперь на власти Мейза свалилось дополнительное бремя – таскать его взад и вперед в специально сконструированной переносной клетке безопасности.