Книга Трилогия Лорда Хоррора, страница 150 – Дейвид Бриттон

Сей отрез моего лезвья придал засланцу Аушвица измеренье свиных рубцов. Деянье мое вызвало в нем прекрасное проявленье вихрящихся членов, и я склонился пред его буйством. Я почтил его еще одним взмахом, коий чуть ли не начисто лишил его тестикул. Сидрокрадный ебаный выброс соусов – шоколадного, ванильного и имбирного, – а тако-же густая шоколадно-солодововая подлива достойно выплеснулись из сего ожесточенного и зрелого авгура, коий ныне умирал от сдвоенной сыпной заразы: затянувшегося голода и полного шоко-приступа.

– Шиповник и боярышник, крапива и дикарь. – Последние слова его были мне сказаны жалобно, и после них он взялся было за гортанный хмычок, столь не в ладах был он со своим состояньем. – Никогда не бывало мне лучше.

– Да что вы говорите, – безразлично ответствовал я, ибо мненье мое прокисло от долгого храненья.

Вялые выплески вырывались из turlupiner, обнажая деликатную жидовость его мучнистой груди с намеком на увеселенье. Николи еще никакой ебанат не принимался за отбытье с более наглядным явленьем веселости и разгула.

Lemonadiers и буфетчики бестрепетны до крайности.

Единственный болеутолитель печали – тяжелая работа. И впрямь, в сем, как и в вещах иных, я столь часто ощущаю, что аристократья есть мать всех изобретений. Ныне дни у нас стоят демократические, и nobless долженствует oblige. В природе моей частенько позволять другим делить фрикассе моей Благородной Жизни.

Должен записать здесь последовательности для, что при ближайшей инспекции никакая плоть не была удалена с моего тела, никакой огнь не задержался у меня на коже, и стоял я ныне цел и невредим. Никакого объясненья не могу я предоставить той загадке, что очищен оказался я от раны своей, разве что скажу: тогда я живал в странные времена.

Имела ли Джесси Мэттьюз тело, достойное Дагмы либо Саб рины? По существу я бы сказал: да. Самосвежеванье в дальнейшем не принесло бы мне пользы, и флаг Британского Сою за – свидетельство правды, даже когда вился он туда и сюда. Все шедшие под ним знали его истинное направленье. Вслед за Моузли прогуливались мы людьми-самостроками, возлюбленными Дерзкой Англьи. Никогда не туда, где de-regle для шестерок добиваться аудиенции у Чёрчилла.

Когда еврей дискорпорировался, на мне схватилась изложница какао. Его задушевности и радостныя восклицанья уже отплыли в помады, бальзамы, мази и снадобья по утренним воздусям. Квартира моя смердела врачебными средствами и Ангелами Верхами.

Ко мне подкралися коварные цветки звука.

– Хорла! Хоррла! Бури и смерть.

Вот изготовился третий ангел, златой и прямой пред взором моим.

Пострадавши в недалеком прошлом от блядского долгоносика или педовой мухи, ангельские голосовые связки его потре скивали и скворчали, а тако-же дули мне прямо в лик. Но я был готов и нацыпочках. Ибо в гласе его, сплошь товьсь и на-крыло, тако-же и побудке костям моего тела, звучало предположенье тревожного свойства – и он рассматривал меня с улыбкою самого неописуемого презренья, что когда-либо выражалось.

Манера держаться его, как и у отбывшего инсургента в костях, проста была, аки посох. Мне предлагалося тисненье мертвомальчуковых пропорций.

– В граде поджигателя… – уста еврейского ангела разверзлись, явивши свистоворот шоколадных пуговок, что вздымался и опадал в глубине его горла, – …при дворе лжеца, на улицах задиры, на поле боя труса…

Он набросился на меня с говорливостию, его заправленное топливом Аушвица тело вырезало в воздухе огромный круг. Для человека изголодавшегося он распространился в объеме, и его худые персты с крупными костяшками сами собою служили уроком анатомьи. Ресницы селаманерной длины трепетали над радужками, распаленными солевою горечью; сигналя мне, что рука у него есть для всех, а вот сердце – ни для кого.

Я терпеливо встал повелевать.

– Ничто не било так меня в сердце, как помещенье в изъявленье намеренья убить вас, сир. – Я держался намеренно архаично и невразумительно. – И впрямь призываю я Вседержителя Всемогущего в свидетели, а тако-же пусть умру я в сей миг предсказанья, естьли в голову взбредет мне иное, нежели донесенье клинка моего до вашей покрова кожи весьма непосредственно.

Спина моя уж точно была пряма.

– С первого до последнего пробивал он боем себе путь сквозь сей мир.

Сказавши сие, он двинулся с опаскою (сбрызнуть сустав свой сердцем порешительней, уверен я), засим остановившися в аккурат в той же позицьи, кою недавно освободил его компаньон. Столь громки были златые его кости, лопавшие слабую кровь, что, полагаю я, родился он в пурпуре.

Там он и ждал, шаркаючи в воздухе ногами, а длани его – кои, как мог я различить, пребывали в неистовом движеньи, – были заняты чем-то за спиною.

Вниманье мое затем снова прервала Джесси, коя бесстрастно подошла и разместилась между еврейскою немезидой и мною, как будто первая из нас существовала едва ль. Большие очи ея полностью вперились в меня, словно бы дабы прочистить мне чувства, а первостепеннейшим в мыслях ея было наше общее благополучье и взаимная похоть.

– Змейский Папа, – выдохнула мне она и возложила красные уста свои мне на подбородок, и стала сосать, а ея теплые ладони ласкали мне лицо.

– Могу ль я поцеловать тебе веки и стать твоим дыханьем, – произнес я, нимало не шутя.

– Отпапь меня в могилу. – Руки ея покинули мое лицо и расстегнули меня. С жаром от нагого тела ея, пульсом бившимся мне в кожу, повернулась она и прижала ягодицы свои прямиком к моему мужику. Я рьяно скользнул на ея анус – врата к природному моему проходу, – и остановился там, изготовившись.

– Сахарная Любовь. – Я прижался к дающей сей женщине, любовно обернувши длани вкруг ее персей, нежно покусывая ей ушко. Вековечная низость Матери-Природы поглощала всю Джесси целиком, и попа ея расширилась приютить меня. Несколько мгновений она смеялась, вися на кончике рукояти моей любви, и нежность всего ея существа електрифицировала меня до радости.

– Давай. – Она опустила свой анус еще дальше и ниже вдоль моей эрекции, и я ощутил, как мой сигарщик сел в седло, и пополз, и проскользнул прямиком ей в кишки. Она раскололась встречь ему глубоко, с довольствием при сем вздыхая. Миг спустя она уже ввела пальцы себе под бугорок – нащупала там мой жезл – и принялась медленно мастурбировать меня, лаская моего мужика сквозь тонкий слой кожи, отделявший ея влагалище от ея кишок, катая свои яичники поочередно умелою десницею.

– Миленькая. – Мой жезл молофьею обрел свою плотность, и я застонал в ея хватке, а глава моя опала покоиться на плече ея, и мое дыханье исходило теперь резкими рывками. – Дорогая моя, твоя кожа пахнет мандаринами и семенем.

– Да неужели? – невинно произнесла она, и глаза ея были притворены.

Тут-то я и понял – от нея пахло «мною». Я вкачал столько своего жизненного вещества в ея организм, что оно пропитало весь ея метаболизм, сделав ея поистине моею. Она николи от меня не освободится – как и я от нея.