Книга Сеть Алисы, страница 56 – Кейт Куинн

Возникло нечто совершенно невообразимое.

— Говори. Уж поверь, ошеломить меня не удастся, — буднично сказала Лили.

— Это начинает мне нравиться. — Эва опять зажмурилась.

Ход щетки не сбился.

— Он ненавистен мне. — Эва все-таки совладала с голосом. — Как же я могу получать удовольствие от того, что он со мной д-д-д… — Слово застряло, она смолкла, не договорив.

— Видимо, он хорош в постели.

— Он враг. — Эву трясло, но она не понимала, что тому причиной — злость, стыд или отвращение. — Можно пожалеть женщин, которые спят с офицерами, чтобы прокормить семью, мужчин, которые работают на немцев, чтобы дети их не погибли от холода. Но Рене Борделон стал предателем ради наживы. Он ничуть не лучше гансов.

— Наверное, — сказала Лили. — Только знаешь, в плотской любви сноровка нужна, как и во всем другом. Подлец может быть хорошим плотником, шляпником, любовником. Мастерство никак не связано с душой.

— Ох, Лили… — Эва потерла виски. — Ты говоришь как истинная француженка.

— Верно, и француженка — лучший собеседник на данную тему. — Лили подняла ей голову, чтобы Эва смотрела прямо в зеркало. — Значит, мсье Выжига удалец в постели, и ты казнишься тем, что получаешь удовольствие?

Эва представила, как Рене вдыхает аромат вина в бокале, как неспешно заглатывает устрицу…

— Он эстет. И хочет максимум наслаждения от бордо, от хорошей сигары, от меня…

— Твое тело откликается на умелое обращение с ним, — осторожно сказала Лили. — Но это вовсе не значит, что ты отдаешься всем сердцем и душой.

— Без сердца и души отдаются только бляди, — отрезала Эва.

— Чепуха! Так рассуждают дремучие тетки. Никогда не слушай этих безрадостных клуш в ситцевых платьях, считающих свои хлопоты по дому высшей добродетелью.

— И все равно я себя чувствую блядью, — прошептала Эва.

Лили перестала расчесывать ей волосы и оперлась подбородком о ее макушку.

— Наверное, это матушка тебе говорила: если женщина получает удовольствие с мужчиной, который ей не муж, она — шлюха, верно?

— Что-то в этом роде.

И как тут возразишь? Рене вызывал только неприязнь, и его прохладные руки, изобретательные и терпеливые, не должны пробуждать в ней ничего, даже отдаленно напоминающего наслаждение.

— Обычная женщина не почувствовала бы… — начала Эва, но Лили отмахнулась:

— Будь мы обычными, сидели бы дома, сушили бы спитую заварку и скатывали бинты для госпиталей, а не мотались бы туда-сюда с «люгерами» и шифровками. Мы с тобой сделаны из стали и не подходим под мерку обычных женщин. — Лили убрала подбородок с Эвиной макушки. — Послушай меня. Я старше и мудрее. Поверь, вполне возможно делить постель с мужчиной, которого ты презираешь. Черт, иногда это даже помогает. Отвращение придает сил, а содрогание от любви и содрогание от ненависти ничем не отличаются. Пуччини отразил это в «Тоске».

Маргарита Ле Франсуа не слышала об этой опере, но Эва ее знала.

— Тоска убивает Скарпиа, прежде чем он овладел ею.

— Может, и ты когда-нибудь прикончишь Борделона. Как он на тебя взгромоздится, ты подумай об этом, и тотчас содрогнешься от наслаждения.

Эва невольно хихикнула. Лили казалась надежным теплым щитом, хоть и говорила беспечно.

— Ладно. — Начальница шпионской сети разлила по кружкам кошмарное варево из листьев грецкого ореха с лакрицей и села напротив Эвы. — Ты решилась ублажить мсье Выжигу ради возможности получать информацию, так?

— Да.

— Сведения, которые он выбалтывает, очень важны, они гораздо важнее того, что ты подслушиваешь за столиками. Твой оргазм его заводит. Продолжай в том же духе, если хочешь и дальше добывать бесценную информацию.

— Уж лучше я буду симулировать, — неожиданно для себя сказала Эва. Ну и разговор у них! Прихлебывая суррогатный напиток, в голой комнатке они вырабатывали постельную тактику столь же прозаично, как в гостиной две английские леди, пригубливая фарфоровые чашки с чаем, говорят о церковных делах. — Только не уверена, что справлюсь. Вру-то я хорошо, но не знаю, как одновременно сдерживать и симулировать оргазм. А Рене все з-з-замечает.

— И он доволен тем, что видит?

— Да. По-моему, я ему нравлюсь. На выходных он везет меня в Лимож.

— Поезжай и возьми от поездки все что можно, — горячо сказала Лили. — Наслаждайся каждым бокалом вина, каждой «маленькой смертью» в постели, каждой крохой информации. В нашем деле радостей мало. Питаемся мы скверно, одеваемся ужасно, страдаем без выпивки и сигарет. Нас мучат кошмары, мы дурнеем и живем в постоянном страхе ареста. Так что не вини себя за маленькое удовольствие, и не важно, от чего ты его получаешь. Просто бери.

Эва снова отхлебнула жуткое питье.

— А про грех ты ничего не с-скажешь?

Несмотря на всю ветреность, Лили была набожной, всегда при себе имела четки, с нежностью говорила о своем исповеднике и монахинях из коммуны Андерлехта.

Лили пожала плечами:

— Мы простые смертные и оттого грешим. В этом смысл нашей жизни. Задача же Небесного владыки — нас прощать.

— А в чем твоя задача? Вытаскивать нас из трясины депрессии? — Эва помнила, как даже несгибаемая Виолетта переживала, когда при переходе границы подстрелили ее проводника. В чувство ее привела Лили. — Тебе самой-то бывает горько и страшно?

Лили беспечно дернула плечом:

— Опасность меня не пугает, но я не люблю, чтоб она маячила. Ладно, у тебя нет дел, что ли? У меня так навалом.

Минут через десять она вышла из квартиры, унося шифровку, спрятанную в рукояти зонтика. Немного выждав, Эва отправилась в «Лету». В зале, уже сервированном к ужину, она встретила Кристин, которая, брезгливо посторонившись, чуть слышно обронила:

— Лярва!

Эва остановилась и, подражая Лили, грозно вскинула бровь:

— Не поняла?

— Я видела, как после смены ты шастаешь к хозяину, — злобно прошептала Кристин, зажигая свечи на столе. — Он барышник, а ты просто…

Эва шагнула к ней и схватила за руку.

— Вякни еще хоть слово — вылетишь отсюда пробкой. Начнешь сплетничать, и здешняя кормушка для тебя закроется, ясно? — Загородив Кристин от официантов, разносивших хрустальные бокалы по столам, она вонзила ногти в ее запястье. — Я могу это устроить. — Эва совсем не заикалась. — Окажешься в черном списке, никто не даст тебе работы, и ты сдохнешь от голода.

Кристин выдернула руку и снова прошипела:

— Шлюха!

Эва спокойно отошла. Уже несколько дней она примеряла на себя этот ярлык, но сейчас поняла: кроме нее самой, никто не смеет так ее называть, а уж тем более девица, в ком ума еще меньше, чем у вареного рака.