Книга Сеть Алисы, страница 75 – Кейт Куинн

Закинув руку за спинку стула, Финн молчал, но я поняла, что он отметил мое черное платье. Я вспомнила наше совместное похмельное пробуждение и посмотрела на него, но он отвел взгляд.

— Финн рассказал о вашей поездке. — Эва глаз не прятала. — И про твою кузину.

Городок, затерянный в долине, — выпевала Эдит Пиаф. Я ждала, что сейчас Эва скажет: «Ну что я говорила? С самого начала я знала, что затея зряшная».

— Сочувствую тебе, — сказала Эва. — Проку от этого мало, когда теряешь близкого человека, но я тебе сочувствую.

Я разжала стиснутые зубы.

— Розы нет. И что… — Я запнулась, но продолжила: — теперь?

— Я по-прежнему разыскиваю Рене Борделона, — ответила Эва.

— Удачи вам.

Я отломила кусок булки. Финн молча крутил свой стакан.

Эва сказала:

— Я думала, и ты хочешь его найти.

— Только затем, чтоб он вывел к Розе.

Эва выдохнула. Она пока лишь ополовинила свой бокал, взгляд ее был задумчив и ясен.

— Возможно, охота за ним тебя увлечет. Засранец Аллентон рассказал кое-что любопытное.

— Зачем он вам сдался, этот Рене? — Я откинулась на стуле. — Да, он был барыга, вы за ним шпионили. — Вокруг сновали официанты, и я не стала упоминать, что ради информации Эва с ним спала, забеременела от него и сделала аборт. — Сейчас он старик, и что уж такого он натворил, чтобы устраивать на него травлю с собаками?

Глаза Эвы сверкнули.

— Того, что он сделал, мало?

— Мало. А за что вы получили награды — Военный крест, орден Британской империи? — Я сверлила ее взглядом. — Пора играть в открытую, Эва. Хватит ходить вокруг да около.

Финн резко встал и пошел к бару.

— Он не в духе. — Эва смотрела, как водитель ее пробивается сквозь людскую толчею. — Наверное, ваша поездка что-то в нем разбередила. — Она перевела взгляд на меня. — Что, кишка тонка, америкашка?

— Чего?

— Хочу понять. Кузина твоя погибла, и теперь ты отправишься домой вязать пинетки? Или готова на что-нибудь интереснее?

Вопрос этот перекликался с мучившей меня мыслью: что дальше, Чарли Сент-Клэр?

— Откуда мне знать, на что я готова, если вы не говорите ради чего все это?

— Ради друга, — просто сказала Эва. — Светловолосой женщины, обладавшей лучезарной улыбкой и невиданной отвагой.

Она о Розе? — подумала я.

— Ее звали Лили. — Эва улыбнулась. — А также Луиза де Беттиньи, Алиса Дюбуа и бог знает как еще. Но для меня она навеки Лили. Мой самый лучший друг.

Лили. Значит, и у нее была своя Роза.

— Прямо цветник, — сказала я.

— Женщины-цветы делятся на два вида. Одни только и могут что стоять в красивой вазе, другие выживут в любых условиях, даже во зле. Лили принадлежала ко второму виду. А ты к какому?

Хотелось думать, что и я из того же вида. Но зло не проверяло меня на прочность (хм, мелодраматично), как Эву, Розу или неведомую Лили. Я со злом не сталкивалась, в моей жизни были только печаль, неудача и ошибочный выбор. Я пробурчала что-то невнятное и поспешила продолжить свои расспросы.

— Вы ничего не говорили о своем друге военной поры. Никогда. А кто она? И почему так важна для вас?

Эва поведала о встрече с Лили в Гавре. Я будто услышала добродушно-ироничное приветствие: «Добро пожаловать в сеть Алисы!» Я будто увидела цепочку рук и три пары глаз, впившихся в поезд кайзера. Я вообразила пролитые слезы, утешения, арест. Лили предстала как живая, она очень походила на Розу, доживи та до тридцати пяти лет.

— Ваша подруга — нечто особенное, — сказал Финн, когда Эва смолкла. Во время рассказа он вернулся с бутылкой пива, но так к ней и не притронулся. Судя по его удивленному лицу, он тоже впервые слышал эти истории. — Выглядит настоящим бойцом.

Эва залпом опорожнила свой стакан.

— О да. Лили прозвали королевой шпионажа. Никакие другие агентурные сети не могли сравниться с ее сетью, покрывавшей фронт протяженностью в десятки километров. И все нити сходились к одной маленькой женщине… Высокое начальство сильно пригорюнилось, когда ее взяли. Оно понимало, что теперь уже не получит столь важной информации. — Эва невесело усмехнулась. — И не получило.

Роза и я, Финн и его цыганочка, Эва и Лили. Выходит, нас троих преследовали призраки женщин, сгинувших в военное лихолетье. Хотя Лили, возможно, жива? Я хотела спросить, что с ней стало, но Эва, не сводя с меня взгляда, заговорила вновь:

— Тридцать с лишним лет я ковыряла рану, полученную в Лилле. Поверь, америкашка, не надо скорбеть вечно. Иначе не заметишь, как пролетят годы. Отдайся горю — расколошмать мебель, напейся, трахнись с матросом, а потом живи дальше. Как ни крути, Роза умерла, а ты — живая. — Эва встала. — Дай знать, если решишь, что и ты из цветов зла. Тогда я объясню, зачем тебе вместе со мной искать Рене Борделона.

— А без этой вашей таинственности никак нельзя? — прошипела я, но Эва, отставив пустой стакан, пошла к выходу.

Я смотрела ей вслед, в душе моей бурлили досада и боль, как две сливающиеся реки. Что дальше, Чарли Сент-Клэр?

— Королева шпионажа… Луиза де Беттиньи… — Финн наморщил лоб. — Кажется, я о ней слышал. В газетах что-то писали о военных героинях…

Он замолчал, вновь погружаясь в мрачную напряженность, из которой на время его извлек рассказ Эвы.

— Что с тобой, Финн?

— Ничего. — Отвернувшись от меня, он смотрел на освобожденную от столов площадку, где в танце уже покачивались пары. — Мое обычное состояние.

— Неправда.

— Как демобилизовался, я все время такой.

Мой брат замыкался и мрачнел, когда его начинали расспрашивать про войну. И если собеседник не отставал, Джеймс матерился и уходил прочь. В такие моменты я его боялась, а теперь вот жалела, что ни разу не пошла за ним и не взяла его за руку. Просто чтобы он знал, что я рядом, люблю его и понимаю, как ему больно. Все это дошло до меня, когда было уже слишком поздно.

Глядя на отчужденное лицо Финна, я хотела сказать, мол, сейчас-то еще не поздно, но чувствовала, что словами к нему не пробиться, а потому лишь накрыла ладонью его руку.

Финн ее отдернул.

— Я справлюсь.

А это возможно? — подумала я, глянув на пустой Эвин стул. Нашу троицу преследовали мучительные воспоминания о двух войнах, и, похоже, никому из нас не удалось с ними справиться. Как там сказала Эва — отдайся горю? Наверное, главное — хотя бы попытаться его одолеть. Иначе не заметишь, как промелькнут тридцать скорбных лет.

По радио пела Эдит Пиаф. Я встала.

— Потанцуем?