Книга Агент Византии, страница 17 – Гарри Тертлдав

Наконец она набралась сил и спросила:

– Почему ты не отходишь от меня?

– Потому что я тебя люблю, – ответил он.

Улыбка застыла у нее на губах. Он повторял слова любви десятки раз, пока она была без сознания; уже то, что она все же поняла его, послужило ему утешением.

Аргирос покинул спальню, когда закричал Сергий, и неловко сменил пеленки – обычно этим занималась жена. Но пришлось приспособиться. Прежде чем дать мальчику спринцовку с молоком, он смазал медом конец трубки. Старая уловка нянек заставила ребенка с жадностью сосать молоко, хотя он и поморщился, почувствовав незнакомый вкус новой пищи.

Ближе к ночи Аргирос сварил немного жидкой ячменной каши, чтобы покормить Елену. Он добавил в кашу меда: сейчас Елена была так же беспомощна, как и Сергий. Она съела половину того, что он приготовил, – мало, но все же лучше, чем ничего.

Ущербная луна взошла на востоке, и усталого Аргироса свалил сон. Но уже через несколько минут плач Сергия разбудил его. Василий подошел к сыну. Мальчик начал засыпать, только когда закричали первые петухи.

В глазах у Василия кололо; воздух в доме как будто стал плотным. Видимо, из-за переутомления в голову пришла мысль отправиться к родителям Елены и попросить прислать кого-нибудь ему в помощь – так, наверно, на святого Муамета снизошло озарение перед принятием христианства. Аргирос взял опустевший кувшин из-под молока. Если бы кто-то из младших братьев или сестер пришел, чтобы присмотреть за Еленой и ребенком, Аргирос сходил бы на ферму Склероса; или послал бы за молоком кого-то из родных жены.

Отец Елены, Алексий Мосхос, был нотариусом. Когда Аргирос постучал в дверь, как всегда залаяли собаки. По выходным Мосхос любил охотиться на кроликов за городом. Магистр ждал, пока тесть, осыпая собак ругательствами и шутками, отворит.

Было слышно, что Мосхос подошел к двери, но открывать ее не стал. Вместо того он настороженно спросил:

– Кто там? Что надо?

– Это Василий. Мне нужна помощь – Елена больна.

Последовала долгая пауза. А затем изумленный Аргирос услышал следующее:

– Тебе лучше уйти, Василий. Я буду молиться за вас, но не более того. Здесь нет больных, и не будет, если я прослежу за этим. Я не стану рисковать всеми ради одной, уже заразившейся оспой.

– Пусть это повторит ваша жена! – воскликнул магистр.

– Для нее я и стараюсь.

– Почему, вы, ничтожные, бездушные люди… – Аргирос задыхался от возмущения и колотил кулаком в дверь. – Пустите меня!

– Считаю до трех, – холодно ответил Мосхос. – Потом я спущу на тебя собак. Один, два…

Василий ушел с проклятиями; он не сомневался, что тесть выполнит свое обещание. Как ни противно, но Аргирос понимал поведение Мосхоса. Как бы поступил сам магистр, если бы Елена была здорова, а ее отец пришел просить о помощи?

Рассуждая по совести, он решил, что не знает.

Лицо Петра Склероса вытянулось, когда он увидел пришедшего за молоком Аргироса.

– Я надеялся, что ваша жена, возможно, поела чего-то испорченного и потому заболела, – сказал он по пути к коровнику. – Но, видимо, это не так?

– Хотел бы я, чтобы так и было.

– И я, – сказал молочник.

Как он и говорил, его сынишка тоже по имени Петр помогал чистить коровник. Склерос взял мальчика за руку и показал ее магистру.

– Я бы хотел, чтобы все закончилось вот так.

На маленьком запястье мальчика виднелись три близко расположенные отметины. Они напоминали оспины, но у жертв оспы не бывает так мало язв.

– Это коровья оспа?

– Да. – Молочник слегка шлепнул мальчугана. – Беги, сынок, не путайся под ногами доброго господина.

Обратившись к Аргиросу, он добавил:

– Сейчас я надою молока.

И поставил возле коровы табуретку.

– Как поживает ваша семья?

– Хорошо, слава Господу, Богородице и всем святым. Вы очень добры, раз интересуетесь, господин, когда вас заботит собственная беда. – Он протянул магистру кувшин с молоком и отмахнулся от денег. – Правда, не стоит беспокоиться. Берите так и кормите своего мальчика, пока жене не станет лучше.

На душевную щедрость молочника Аргирос мог ответить лишь благодарностью. Он сравнивал поступок Склероса с поведением отца Елены и качал головой. Как в битве, во время эпидемии раскрывались и лучшие, и худшие черты людей.

Он вернулся домой. Елена по-прежнему лежала в горячке. Иногда она узнавала мужа, но чаще всего находилась во власти тяжелого сна. Василий старался держать ее в прохладе, но компрессы на горячем лбу высыхали так быстро, что он не успевал их менять.

Сергий сосал коровье молоко. Отец надеялся, что принес его достаточно. Как и в случае с Еленой, он считал, что хоть что-нибудь – это лучше, чем совсем ничего.

Наутро Елене стало полегче. Она повеселела, и жар как будто спал. Напротив, Сергий вел себя беспокойнее. Как и предвидела Елена, его организм сопротивлялся новой пище. Он почти все время плакал и задирал вверх ножки, а в животе у него скапливались газы. Аргирос подумал, что у мальчика температура, но не был в том уверен.

Стук в дверь после обеда заставил Аргироса подскочить на месте. Он оставил Елену и поспешил в прихожую.

– Здесь болезнь, – крикнул он, ожидая, что это отпугнет пришельца, кем бы он ни был.

К его удивлению, в ответ послышался раскатистый смех.

– Если бы не болезнь, я бы не пришел, – сказал мужчина за дверью на греческом с сильным латинским акцентом. – Я доктор, так меня величают.

С некоторым облегчением Аргирос с третьей попытки открыл засов и распахнул дверь. Мимо него в дом вошел бодрый мужчина лет шестидесяти, коренастый и широкоплечий. Его большой нос когда-то был сломан; седеющая борода высоко поднималась по щекам, скрывая значительную часть рассыпанных по коже оспин.

Он громко рассмеялся, заметив, как на него смотрел Аргирос.

– О, когда-то я был почти красавцем, но в моем преклонном возрасте это уже не имеет никакого значения. А теперь скажите, кто болен и где он, – сказал врач подбоченившись.

– Сюда.

Магистр замешкался, сбитый с толку грубоватыми манерами доктора и тем, что тот не назвал своего имени.

– Я Джиан Риарио, – представился врач. – Иоанн Риарий, если вы говорите по-гречески, как большинство здесь.

Латынь, на которой изначально говорили жители Рима, оставалась вторым официальным языком, но пользовалась меньшим престижем, чем греческий.

– Я говорю по-латыни, – кротко сказал Аргирос. Если вам проще… – Риарио мотнул головой и изобразил нетерпеливый жест. Магистр добавил: – Прежде всего я хотел бы вас предупредить: боюсь, что это оспа.