Онлайн книга «Обломов»
Она быстро поставила кофейник на стол, схватила с пола Андрюшу и тихонько посадила его на диван к Илье Ильичу. Ребенок пополз по нем, добрался до лица и схватил за нос. — А! Что? Кто это? — беспокойно говорил очнувшийся Илья Ильич. — Вы задремали, а Андрюша влез да разбудил вас, — ласково сказала хозяйка. — Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за нос поймал! Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату. — Расскажите что-нибудь, Иван Алексеич! — сказал он. — Всё переговорили, Илья Ильич, нечего рассказывать, — отвечал тот. — Ну, как нечего? Вы бываете в людях: нет ли чего новенького? Я думаю, читаете? — Да-с, иногда читаю, или другие читают, разговаривают, а я слушаю. Вот вчера у Алексея Спиридоныча сын, студент, читал вслух… — Что ж он читал? — Про англичан, что они ружья да пороху кому-то привезли. Алексей Спиридоныч сказали, что война будет. — Кому же они привезли? — В Испанию или в Индию — не помню, только посланник был очень недоволен. — Какой же посланник? — спросил Обломов. — Вот уж это забыл! — сказал Алексеев, поднимая нос к потолку и стараясь вспомнить. — С кем война-то? — С турецким пашой, кажется. — Ну, что еще нового в политике? — спросил, помолчав, Илья Ильич. — Да пишут, что земной шар все охлаждается: когда-нибудь замерзнет весь. — Вона! Разве это политика? — сказал Обломов. Алексеев оторопел. — Дмитрий Алексеич сначала упомянули политику, — оправдывался он, — а потом все сподряд читали и не сказали, когда она кончится. Я знаю, что уж это литература пошла. — Что же он о литературе читал? — спросил Обломов. — Да читал, что самые лучшие сочинители Дмитриев, Карамзин, Батюшков и Жуковский… — А Пушкин? — Пушкина нет там. Я сам тоже подумал, отчего нет! Ведь он хений, — сказал Алексеев, произнося г, как х. Последовало молчание. Хозяйка принесла работу и принялась сновать иглой взад и вперед, поглядывая по временам на Илью Ильича, на Алексеева и прислушиваясь чуткими ушами, нет ли где беспорядка, шума, не бранится ли на кухне Захар с Анисьей, моет ли посуду Акулина, не скрипнула ли калитка на дворе, то есть не отлучился ли дворник в "заведение". Обломов тихо погрузился в молчание и задумчивость. Эта задумчивость была не сон и не бдение: он беспечно пустил мысли бродить по воле, не сосредоточивая их ни на чем, покойно слушал мерное биение сердца и изредка ровно мигал, как человек, ни на что не устремляющий глаз. Он впал в неопределенное, загадочное состояние, род галлюцинации. На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой момент. Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает прошлого и наводит раздумье. То же было с Обломовым теперь. Его осеняет какая-то бывшая уже где-то тишина, качается знакомый маятник, слышится треск откушенной нитки, повторяются знакомые слова и шепот: "Вот никак не могу попасть ниткой в иглу: на-ка ты, Маша, у тебя глаза повострее!" Он лениво, машинально, будто в забытьи, глядит в лицо хозяйки, и из глубины его воспоминаний возникает знакомый, где-то виденный им образ. Он добирался, когда и где слышал он это… И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча, отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались. Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре… Слышит он рассказы снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмется к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: "Милитриса Кирбитьевна!" — говорит она, указывая ему на образ хозяйки. Кажется ему, то же облачко плывет в синем небе, как тогда, тот же ветерок дует в окно и играет его волосами, обломовский индейский петух ходит и горланит под окном. Вон залаяла собака: должно быть, гость приехал. Уж не Андрей ли приехал с отцом из Верхлёва? Это был праздник для него. В самом деле, должно быть он: шаги ближе, ближе, отворяется дверь… "Андрей!" — говорит он. В самом деле, перед ним Андрей, но не мальчик, а зрелый мужчина. Обломов очнулся: перед ним наяву, не в галлюцинации, стоял настоящий, действительный Штольц. Хозяйка быстро схватила ребенка, стащила свою работу со стола, увела детей, исчез и Алексеев. Штольц и Обломов остались вдвоем, молча и неподвижно глядя друг на друга. Штольц так и пронзал его глазами. — Ты ли это, Андрей? — спросил Обломов едва слышно от волнения, как спрашивает только после долгой разлуки любовник свою подругу. — Я, — тихо сказал Андрей. — Ты жив, здоров? Обломов обнял его, крепко прижимаясь к нему. — Ах! — произнес он в ответ продолжительно, излив в этом ах всю силу долго таившейся в душе грусти и радости и никогда, может быть, со времени разлуки не изливавшейся ни на кого и ни на что. Они сели и опять пристально смотрели друг на друга. — Здоров ли ты? — спросил Андрей. — Да, теперь слава богу. — А был болен? — Да, Андрей, у меня удар был… — Возможно ли? Боже мой! — с испугом и участием сказал Андрей. — Но без последствий? — Да, только левой ногой не свободно владею… — отвечал Обломов. — Ах, Илья, Илья! Что с тобой? Ведь ты опустился совсем! Что ты делал это время? Шутка ли, пятый год пошел, как мы не видались! Обломов вздохнул. — Что ж ты не ехал в Обломовку? Отчего не писал? — Что говорить тебе, Андрей? Ты знаешь меня и не спрашивай больше! — печально сказал Обломов. — И всё здесь, на этой квартире? — говорил Штольц, оглядывая комнату, — и не съезжал? — Да, всё здесь… Теперь уж я и не съеду! — Как, решительно нет? — Да, Андрей… решительно. Штольц пристально посмотрел на него, задумался и стал ходить по комнате. — А Ольга Сергеевна? Здорова ли? Где она? Помнит ли?.. |