Онлайн книга «Дело Бутиных»
|
Меж описаний безлесных сопок строчка из песни Мачтета: «Служил ты недолго, но честно, для блага родимой земли», рядом с обрисовкой неизвестного соленого озера возникает призыв Ому-левского: «Спешите, честные бойцы, на дело родины святое». Новая река, новая сопка, новая долина — описания точные и деловые, и тут же — стихи ссыльного бунтаря Волховского: «Да, мы погибнем, но рядами уж новые бойцы встают». И где-то в конце путевого журнала стершимся карандашом на уголочке странички: «В счастливой жизни помните, друзья, и нас». Это — из Синегуба, борца и мученика тех лет... Экспедиция продолжалась больше года. Вот такую телеграмму получил в Петербурге старый Иван Андреевич Носков — близкий Бутину человек, партнер по торговым делам и единомышленник по взглядам, — ему, кстати, принадлежат любопытные и содержательные работы о чайной торговле и о кяхтинском купеческом быте, и еще надо сказать, что он немало поспособствовал успеху экспедиции своими петербургскими связями и горячими выступлениями в печати, — вот такую он получил весть: «Тяньцзинская экспедиция вернулась, путь удачный, — телеграфировал Бутин, — хлопочите дозволение свободной торговли, ввоза и вывоза товаров»... Несколько строк, напечатанных в скором времени в петербургской, широко распространенной в деловых кругах газете «Биржевые ведомости»: «Экспедиция, посланная торговым домом братьев Бутиных для исследования прямого пути из Нерчинска в Тяньцзин, возвратилась благополучно. Путь удачный. Монголы и китайцы рады сближению с русскими. Надо желать разрешения этого пути, который представляет великое будущее для Восточной Сибири». Скорее всего, автор этой заметки — Иван Андреевич Носков. Возможно, он уже знал от Бутина о содержании журнальных записей Лосева. Бутины не забыли известить о благополучном исходе экспедиции и ее результатах Михаила Семеновича Корсакова, — он олицетворял в их глазах преемственность и продолжение трудов Муравьева-Амурского. Быть может, вполне сознательно и даже убежденно Бутин преувеличивал заслуги генерал-губернатора, заверяя, что «история не забудет его имени». Донесения Бутина властям об итогах поиска нового торгового пути полны верой в нужность для отечества и в особенности для Сибири этого начинания, убежденностью, что делается дело на благо двух соседствующих народов. По просьбе Лосева, Вьюшкина и Дарочкина он не упомянул их в своем отчете. Были упомянуты фамилии других лиц, среди них философ и этнограф Павел Ровинский, деятельный участник похода. Что касается тех троих, то по возвращении из экспедиции, щедро награжденные Бутиным, они нежданно рассчитались, а через день их уже не было в Нерчинске, и вообще они исчезли, будто растворились в океанских просторах Сибири... 24 Миллионные прибыли с приисков, от торговли и винокурения позволили Бутину, как было вскользь сказано, приобрести Николаевский железоделательный завод под Иркутском, устроенный казной в пятидесятых годах и за убыточностью проданный. Богатый иркутский промышленник и купец Алексей Трапезников, перекупивший было завод, вколотил в него целый миллион, а оживить не сумел, перепугался, что завод пожрет все средства, и, не дождавшись прибыли, обрадованный предложением Бутина, уступил ему Николаевский за половинную сумму. Бутин послал на завод одного из самых даровитых и знающих работников и помощников — Оскара Александровича Дейхмана, — у того за плечами опыт Нерчинских рудников и Петровского железоделательного. Вернувшись через неделю в Нерчинск, Дейхман тут же был приглашен распорядителем дела на «мужской» завтрак вдвоем на «вышку» — в мезонин. Бутин с беспокойством поглядывал на сильно сдавшего, полу-больного помощника, страдавшего сильными коликами в желудке и едва прикасавшегося к еде. — Послушайте меня, дорогой Михаил Дмитриевич, — говорил Дейхман. — Я с этим ссыльным элементом почти всю жизнь прожил. Если эти несчастные, обозленные и бесправные люди будут копошиться на заводе, то вырабатываемый там чугун будет обходиться дороже золота. Трапезников не понимал необходимости перемен. Это заблуждение обошлось ему в полмиллиона. Рабы Древнего Рима, милый господин Бутин, были производительней наших кандальных Иванов и Еремеев. Это — давнее больное место Дейхмана, известное Бутину. Образованный и гуманный тюремщик сибирской ссылки и каторги с течением времени превратился в злейшего и непримиримого врага этой системы наказания и устрашения. «Издевательство над людьми, затаптывание личности, медленное убиение тела и духа загнанного человека, — как результат — глупейший и непроизводительный перевод средств и жалкое бесполезное перекапывание сибирской почвы» — таков был его приговор каторжной Сибири и той своей долгой службе, которую возненавидел. — Что же вы имеете нам предложить, бесценный Оскар Александрович? — спросил Бутин, наливая Дейхману крошечную рюмку французского коньяка, единственно употребляемого Дейхманом горячительного напитка. — Ведь нам надобны тысячи, десятки тысяч пудов хорошего и скорого чугуна. Своего! Не с Урала же возить! — Михаил Дмитриевич, сделайте то, что сделали на наших приисках. Замените каторжный труд трудом свободного человека. Чтобы народ не бежал, но оставался на заводе. И вы получите свой чугун в изобилии и в наилучшем виде. Он оставил контору на Иннокентия Ивановича и Алексея Ильича Шумихина и вместе с Дейхманом и молодым, но дельным и понятливым Анатолием Большаковым засел на заводе. Через пяток дней они уже знали всех рабочих в лицо. Поставив два табурета посреди заводской конторы, сели рядом и почти без передышки пропустили задень всех рабочих в коротком и ясном опросе. — Орест Бянкин? — Так точно. — Один тут? — Так точно, один. — Семья есть? — Нет, не завел. — Поставим дом, двести рублей на обзаведение. Глянется? Есть кто на примете? — Как не быть? Ежли так, то благодарствую. — Ну тогда иди с Богом... — Филипп Котков? Семейный? — А как же, не парень... Жена, трое детишек... — Где ж они? — Да где ж им быть... В деревне... — Вот тебе деньги, езжай за семьей. Пока едешь, дом оборудуем, а там с женой хозяйство наладишь... — Да я мигом обернусь. Рослый хмуроватый Бянкин и бородатый прокопченный Котков тут же передавали заводчанам, какую речь вели с ними приехавшие хозяева. — А чего они на табуретах расселись? Аль стульев в конторе не хватает? — Почему ж — стульев цельный ряд. А им вот табуреты по душе. — Так и сидят без прислони с утра до вечера? Экая блажь! — Не блажь. А чтоб попроще. Чтоб разговор короткий да в откровенности, не пужливый! А те продолжали разговоры с одиночными ссыльными, с парнями, пришедшими на заработки со старообрядческого Чикоя, казачьего Бурульдуя, селенгинских урочищ, ордынских улусов, из деревень Доронино и Новодоронино, с лесных дач Хилка, с теми, кому вышел срок и которых можно вызволить до срока, — и уже разнесся слух по всей округе — от Ангары до Шилки — про чудеса на Николаевском заводе, с присущими русскому уму и характеру преувеличениями, — мало того, что, набирая семейных, строят для них дома, дают сто и более целковых на обустройство и обзаведение, — там для рабочих столовая с дешевыми обедами открыта, а еще больница построена, врачи, а не фершалы-костоломы, а сестра бутинского помощника, мужика стоящего, Елизавета Александровна Дейхман, не то полька, не то немка, не то наша, русская, детишек рабочих в группы собирает, занятия проводит... |