Онлайн книга «Ловец бабочек. Мотыльки»
|
Сожалеть? Поздно. И отступить им не позволят. Прав был Себастьян: слишком скандален их брак, чтобы на него просто закрыли глаза. И спустя год, и спустя пять, о Катарине будут говорить… и отнюдь не добрыми словами. — Нет, — она заставила себя улыбнуться королевичу. — Я не сожалею и… — И правильно, — Матеуш махнул рукой. — Сожаления напрочь лишены смысла. Я лишь надеюсь, князь, что это твое приобретение того стоит… — Я в этом не сомневаюсь… …все ж таки иначе представляла себе Ольгерда свою свадьбу. Нет, все было великолепно. И объявление в «Светском вестнике», даже не объявление — Порфирий Витюльдович изволил проплатить целый разворот с рассказом о счастливой их встрече. В рассказе этом, приторно сладком и трижды вычитанном Ольгердою, правды было меньше, чем совести у банкира, но отчего-то все поверили… …открытки поздравительные. Приглашения на плотной лаковой бумаге. Золотые вензеля и надушенные конверты, подписывать которые пришлось ей. Примерки. Платья. Жемчуга. И вот ныне, глядя на себя в зеркало, Ольгерда видела утомленную жизнью женщину. Тусклые глаза. Морщины ранние. И седой волос вновь появился, кажется, будто метку поставили. Нет, проклятие было изжито. А Порфирий все приводил и приводил ведьмаков ли, докторов, будто подозревая их в недогляде… …был терпелив. …и нежен по-своему, что давалось ему с немалым трудом. Он приносил букеты и сласти, пустые дамские романчики, которые порывался читать вслух, но, споткнувшись на третьей же странице, принимался комментировать. И был столь едок, что Ольгерда не выдерживала, срывалась на смех. А от смеха — на кашель. …кашель излечат на водах, так ей было сказано. А на воды они отправятся немедля после пира в «Эржени», самой дорогой ресторации Познаньска, где за чашку пустого кофию сребень требовали. — Вы прелестны, — сказали ей, отвлекая от созерцания себя же в зеркале. — Только отчего невеселы? — Князь? Ольгерда набросила на лицо фату. Смех… платье вот не белое, но цвета шампань, с ирлийским кружевом, тонким, что пена морская, а вот фата… фата невесте по обычаю положена. И не скажешь, что невеста нынешняя отнюдь не стыдлива, а с невинностью рассталась вовсе в незапамятные времена. — Что вы здесь делаете… — Ваш жених просил зайти. А я ему, так сказать, весьма обязан семейным счастьем. — А вы счастливы? — Ольгерда замерла, ожидая ответа. В этом ли дело? Неужели она до сих пор сомневается? В ком? В Порфирии? Нет, скорее уж в себе… кто она? Актриска средней руки и вдруг… любовь до гроба? В дурной пьеске такое бывает. А тут жизнь. — Пока не знаю, — Себастьян пожал плечами. — Рано загадывать, но… мы стараемся. — Это хорошо. Сквозь вуаль мир был льдисто-белым, кружевным. — У нас с вами все одно ничего толкового не вышло бы, да? — Боюсь, что так, — ответил Себастьян. — Вы для меня чересчур… стервозны. — А вы по-прежнему обходительны и удручающе прямолинейны. Слышала, что вы не только супругу в Познаньск привезли, но и старушенцию… — Кому-то надо за домом следить. — И домом обзавелись? К чему этот пустой разговор? Не ради него князь явился… и да, он чужой. Слишком… правильный, что ли? Нет, не то… просто теперь Ольгерда ясно видела: они были бы несчастны, каждый по-своему, каждый отдельно. А она устала быть одна. — Куда сейчас без дома, — Себастьян тронул огромную розу. Где-то внизу ударили часы, и значит, пора выходить, гости ждут… и репортеры… и снимок ее уже завтра появится в том же «Вестнике»… …платью многие позавидуют. Жемчугам. И… — Ты сомневаешься? — князь подал руку. — Если так, то… — Я не знаю, — Ольгерда руку эту приняла. И юбки приподняла. И кажется, это уже не считается неприличным, обнажать щиколотки. Вон, она читала, что новая мода поражает откровенностью, что появились даже специальные браслеты-бархотки, подчеркивающие тонкость щиколотки… и значит, если их носят, то так, чтобы видно было, но… — Я боюсь, — призналась Ольгерда. — Что если… что если пройдет год? Или два? Или еще раньше, но он поймет, кто я… вспомнит… я ведь далеко не… что если он решит, будто ему нужна невинная девица из хорошей семьи? — Разведетесь. И если контракт ты не подписывала, то получишь неплохие отступные, — князь разглядывал браслет из крупных розоватых жемчужин. — Ты не моя матушка, не постесняешься в суд пойти. Не постесняется, это верно. — Но… — Ты же не развода боишься? — И да… и нет… и просто боюсь. — Невестам можно, — согласился князь. И пожалуй, был прав. В конце концов, Порфирий знает о ней все, как и она… и это знание сближает. Не только знание. И да, Порфирий именно тот, кто ей нужен. Спокойный. Надежный. Состоятельный. Ольгерда разве не о таком мечтала? А если так, разве позволит она глупому капризу, слабости минутной, мечту разрушить. Нет. Она взяла букет — белые тюльпаны и хрупкие воздушные незабудки — и велела: — Проводите меня… надеюсь, ваша супруга тоже здесь? — Куда ей деваться-то… …Гражина смотрела на свечу. Белую. Восковую. Сребень за дюжину и то в прошлом месяце сказали, что цены подымут, поскольку политическая обстановка неблагоприятна да и пчелы в том году не роились. Как одно с другим связано, Гражина толком не понимала, но заранее расстроилась. Траты этакие… — Сосредоточься, — мягко велел Зигфрид. — Вытяни руку. Руку-то она вытянула, но вот сосредоточиться не выходило. А надо… представить, будто внутри Гражины горит огонек, позволить ему скатиться в ладонь, а с нее — на фителек. И тогда фителек этот вспыхнет. Должен вспыхнуть. А он, проклятый, все никак… — Не выйдет, — сказала она спокойно и руку убрала. — Разве ты не чувствуешь? Ушла она… моя сила. Зигфрид нахмурился. Он часто хмурился, и тогда становился как-то особенно нехорош. — Еще тогда. Демон ее забрал, да? Или ты отдал? — Гражина вытерла руку платочком. — Не думай, что я обижусь… я еще не привыкла быть колдовкой, но мне надобно знать. |