Онлайн книга «О теле души»
|
– Да. Она жизни наши загубила… – Загубила? Не знаю… На том и расстались…  …Лидия придвинула к себе плошку с ракушками и камешками, стала перебирать их. – Странно, что она собирала… – Да, не похоже… как-то… Вторая комната была маленькая спальня. Постель была небрежно убрана, как будто хозяйка собиралась скоро вернуться. И маленький рабочий стол, не покрытый ворохом бумаги, а чистый. Только несколько сцепленных скрепкой страниц, и сверху какая-то листовка по-итальянски. На ней было написано: «Nostra Signora della Terza età». Было похоже на какую-то молитву. Дальше шел русский текст, видимо, перевод. – Ты думаешь, она все же была верующая? – спросила Нина сестру, разглядывая страницы. – Бабушка Варвара точно. А мать – не знаю. Когда-то партийная была… Хотя – отпевание это. Наверное, она так распорядилась… Лидия надела очки. Почерк был разборчивый, без наклона, даже со склонностью к печатной графике – крупные прямые буквы, никакой извилистости строк, слегка увеличенные пробелы между строками и словами, куда прекрасно вплетались бы авторские правки. Но здесь никакой правки не было – чистый текст, который выглядел окончательно и даже торжественно. Начала читать… – Благословенны те, кто смотрят на меня с участием… – Мне кажется, что все эти ее… на нее смотрели просто с обожанием, – заметила Нина. – Нин, это же она не про себя, это просто молитва такая, – заметила Лида и продолжала: – Благословенны те, кто приноравливает свой шаг к моему, усталому и замедленному. – Какой шаг, – пробурчала Нина, – она же лежала чуть ли не год. – Не понимаешь, что ли, она же писала это до того, как слегла… – Благословенны те, кто громко говорят в мое оглохшее ухо… Нина, перебиравшая на столе камушки и шишки, замерла. Потом спросила тихо: – Лида, это она про себя, что ли? Ведь правда, она последние годы плохо слышала. Лидия, не поднимая головы, ответила: – Нет, конечно, это вообще… – и продолжала все медленнее: – Благословенны те, кто ласково сжимают мои трясущиеся руки… Благословенны те, кто с интересом слушают мои рассказы о давно ушедшей молодости… И остановилась: – Нина, а ты вспоминаешь про детство? И вообще, что мы вспоминаем? Я вспоминаю, как с бабушкой в Крым ездили в детстве… – Это она только с тобой… Меня никто в Крым не возил. В пионерский лагерь меня отправляли. – Ну да, мама вообще отпусков никогда не брала. Как стали выпускать, ездила… В Рим, в Иерусалим… и никогда мне ничего не рассказывала. – А мне вообще никто ничего не рассказывал – ни мама, ни ты… – пожала плечами Нина. – О чем все это? О чем ты читаешь-то? К чему это? – Да подожди, Нина. Я поняла. Она же только перевод делала, писали-то итальянцы какие-то, вот видишь, по-итальянски написано, и тоже десять пунктов. И продолжала все медленнее: – Благословенны те, кто понимают мою жажду общения… – Господи, да какая жажда? – перебила Нина. – Она со всеми этими общалась по делу только, она только сама себя и занимала, и никто ее не интересовал… – Да помолчи, Нин, мы на самом деле этого не знаем. Это нами она не интересовалась, мы ей совершенно не интересны были, а другие-то, с которыми она разговаривала, может, интересны… всю жизнь вокруг нее толпились… – Благословенны те, кто дарят мне свое драгоценное время… – Чем ты больше читаешь, тем у меня все больше злости, – а нам она свое драгоценное время никогда не дарила! Бабушка, может, тебе и дарила! А когда бабушка умерла, только детский сад мне дарил… драгоценное время. Лида отмахнулась: – Да не бурчи ты! Ты просто не понимаешь. Я все же лучше понимаю, сама уже старуха, мне скоро семьдесят! – Благословенны те, кто помнят о моем одиночестве… – Лида! Не могу это слушать! Ну вот нисколько это не про нее, это про нас с тобой. Это у нас одиночество благодаря ей… – Нин, глупости не говори. Я из дому ушла, мне девятнадцати не было, а ты с ней еще сколько лет прожила, пока дом на Остоженке не расселили. Не перебивай! – Да зло берет, Лида! Просто зло берет! – Послушай, это просто чужая молитва, не она ее писала. Только перевод… – Благословенны те, кто возле меня в минуты моих страданий… – Но она же не хотела нас видеть, – заплакала неожиданно для себя самой Нина. – Сама не хотела! – Нас там не было… это правда, – тихо сказала Лида. И читала совсем уж медленно, чуть ли не по складам: – Благословенны те, кто меня радует в последние дни моей жизни… Благословен тот, кто будет держать меня за руку в минуту моего ухода… Лида аккуратно положила бумажки на то место, где они прежде лежали, уронила лицо в собранные широкой горстью ладони. И заплакала… – О Господи, – прошептала Нина, – это же про нас… Они плакали, сидя за маленьким деревянным столом плотницкой работы. – А кто ее за руку держал… мы и не узнаем… – Но ты же ее знаешь, мы ей и нужны не были… – Вот теперь я не знаю уж… с чего она это переводила на русский… Может, для нас… – Никогда не узнаем. Лида положила большую тяжелую руку на тщедушное Нинино плечо. – Что мы наделали, Нина… Прости меня… – Ты меня прости, Лидочка.  Они улетали в Москву, взяв с собой записные книжки матери и перевод молитвы пожилых, про которую они узнали от Антонеллы, – это она в последний приезд Александры Викентьевны отвозила ее в церковь Сан-Донато, где стояла скульптура Божьей Матери Cтариков – Nostra Signora della Terza età. Может быть, так правильнее переводить – не «пожилых», а «стариков»? И там висела на стене эта самая молитва… И еще они увозили фарфоровую плошку, в которой лежали ракушки, камешки и бусины, которые делили с их матерью ее одиночество… |