Книга Сказаниада, страница 38 – Петр Ингвин

— Учить надо так, чтобы запомнилось, а не в бирюльки играть, словно с барышней. — Бермята закинул щит за плечо и вернулся к коню. — Поехали, время поджимает.

Вот это урок. Только что Улька хотела провалиться сквозь землю от стыда и страха, а теперь благодарно взглянула на пожилого витязя. Котеня жалел ее и не дрался в полную силу, а по-настоящему чему-то научиться, как оказалось, можно только с серьезным противником.

Небо постепенно темнело, назревал вопрос о ночлеге. Котеня косился на Ульку и молчал, выражение лица выдавало умственную работу — усиленную и совершенно напрасную, потому что толку не было. Посторонний очень осложнил жизнь. А ведь это только начало, на войне придется жить среди десятков… сотен… тысяч мужчин.

Вопрос, как расположиться на ночь, решила одна фраза Бермяты:

— Я тут одно местечко знаю…

К ночи они добрались до постоялого двора «У Царевны-Лягушки». Крепкий плетень с настежь отворенными воротами окружал конюшню, несколько сараев разного назначения и длинное, сколоченное из больших бревен здание гостиницы, в одной стороне которой располагались комнаты, в другой — харчевня. Где-то сзади вился дымок, в нос ударило растекшимися по жилам приятными воспоминаниями: там топилась банька. В целом постоялый двор напоминал хоромы, если убрать качество с красотой и добавить несшееся из половины окон сквернословие.

Свободными оставались только две комнаты. Бермята бросил монету на стол и отправился заселяться в первую из них, а Котеня спросил хозяйку заведения:

— Может быть, найдется еще одна комната? Я заплачу.

Стоило взглянуть на хозяйку, чтобы понять, откуда взялось название гостиницы. Толстые губы, выпученные глаза, неохватные телеса в грязном переднике… Истинная Царевна-Лягушка. Впрочем, непонятно, почему «царевна». Щеки свисали, подбородки дрались за честь называться первым, пупырчатая кожа отдавала зеленью и выглядела склизкой и противной, как и висевшая на губах плотоядная улыбочка. Услышав про отселение оруженосца, хозяйка расплылась в удовольствии и хитро подмигнула потерявшимся среди жировых складок заплывшим глазом:

— Желаете провести ночь весело? Устроим. А парнишку отправим к дворне на сеновал.

— Вы не слышали? Я спросил об отдельной комнате, а не про развлечения или сеновал. Мой слуга из известной семьи, ему не положено спать с холопами.

Узнав, что развлекаться за отдельную плату гость не собирается, радушие хозяйки испарилось.

— Все занято.

Котеня нашел отведенную им комнату и открыл дверь, приглашая Ульку войти. Ей подумалось, что лучше бы слуге открывать дверь перед господином, а не наоборот. Она сдвинула брови, витязь опомнился и вошел первым.

Все, что Улька знала о постоялых дворах — что в них останавливаются (вроде бы переночевать) усталые путники, а на самом деле пьют, развратничают, играют в азартные игры и по пьяни дерутся насмерть. Так говорила бабушка. Дедушка часто уезжал по работе (или «по работе», как язвительно выделяла интонацией бабушка), и по возвращении его всегда ждал скандал.

Улька впервые увидела гнездо разврата собственными глазами. Большая кровать, лавка для одежды, две маленьких лавки для сиденья, дубовый стол и еще одна длинная лавка у противоположной стены — спальное место слуги. В углу стояли глиняный кувшин с водой и тазик. Из-под кровати выпирал ночной горшок.

Котеня перехватил ее взгляд, ногой запихнул горшок поглубже и отвел глаза.

— Отхожее место есть во дворе, около конюшни. — Он зажег свечу на столе и указал на кровать. — Будешь спать здесь, а я — на лавке.

— Ни за что. На лавке место слуги.

— Ты заигралась. Мы одни, и в такие моменты ты для меня дама.

— Я всегда слуга! Если об этом забыть, нас обоих ждут неприятности!

Котеня тоже повысил голос:

— Тогда господин приказывает: ложись на кровать!

Они сцепились взглядами. Каждый считал себя правым. Котеня вдруг покраснел.

— Я хотел сказать… — Теперь на его щеках можно было варить обед, а ушами клеймить скот. — Прости, с языка сорвалось, настоящий мужчина должен думать, что говорит … Как мне заслужить твое прощение?!

— Ложись на кровать, — тоном победителя объявила Улька.

Ужин прошел быстро, разговаривать не хотелось, глаза слипались. Котеня задул свечу. Через проем окна, запираемый только в холода, заглядывала луна, ее рассеянный свет позволял видеть, но не давал ничего разглядеть. Лучшего не придумать.

— Подними руки! — приказала Улька.

Котеня повиновался раньше, чем осмыслил сказанное. Это хорошо, он тоже чувствует себя неловко и старается во всем слушаться. Оказывается, иногда очень выгодно быть дамой. И приятно.

Она помогла витязю расстегнуть застежки доспехов и снять сапоги — вела себя как добросовестный слуга. Надо привыкать. Стоит на миг забыться, и вместо господина со слугой в одном помещении тут же обнаруживаются молодые люди разного пола, причем у одного из них нежные щеки с усами над мягкими губами и умопомрачительные кубики…

Сзади со скрипом просела кровать. Не оборачиваясь, Улька прошла к дальней лавке и приступила к разоблачению. Котеня клялся не подглядывать, и — можно не сомневаться — сейчас он отвернулся к стенке и накрылся по уши, чтобы старание и честность были видны невооруженным глазом. На всякий случай, Улька резко обернулась и проверила. Так и есть: делает вид, что спит.

На душе почему-то стало грустно, и дальше Улька раздевалась без прежнего колющего нервы задора.

Никогда в жизни на ней не было столько разнообразных вещей. Прежде всего она положила на лавку шлем, сужавшийся в острый шип, который, при случае, тоже мог поработать ударным оружием. Снятая через голову ременная портупея имела пластинчатую стальную защиту и кроме перевязи с мечом и пояса с кинжалом несла на себе кожаную сумочку с кремнем, иглой, точилом и прочими необходимыми в пути мелочами. Место для меча, к которому уже привыкла и ощущала как часть себя, Улька определила в голове лавки — по примеру, как расположил свое оружие «спавший» сосед. Следом отправились крепившиеся ремнями наручи, закрывавшие руки от кисти до локтя, затем состоявшие из трех вертикальных пластин поножи, что защищали ноги там, где в бою не прикрывали щит и полы доспеха. После этого Улька расстегнула и сбросила тегиляй, стянула сапоги и едва юркнула под служившее одеялом покрывало, как дверь с грохотом распахнулась, и без стука и прочих куртуазных любезностей в комнату ввалился Бермята — без доспехов, босой, в одном исподнем. Улька едва не взвизгнула. Не сразу узнала.

— У них банька натоплена. — Борода Бермяты встопорщилась от предвкушения, глаза блаженно закатились. — Я заплатил, а с тебя банщик. — Он потрепал Котеню по плечу, затем мельком глянул на Ульку. — Хлипкий, но на двоих силенок хватит. Веники уже там.

— Я не… — начал Котеня.

Проще коня заставить пахать задним ходом.