Онлайн книга «Сказаниада»
|
Другого выхода нет. Тереть. Постоянно. Пока хватит сил. Неизвестно, сколько времени прошло: минуты? дни? тысячелетия? Несколько волокон разлохматились и распались, внутри удавки стало чуть свободнее. Болело все. Похоже, перед тем как кинуть в застенок, «предателя» долго били ногами. Викингов можно понять. Грабеж и насилие — их мир, другого не знают. Гуманная война? Права человека? О чем это вообще? Если объяснить — посмеются над фантазером. Здесь понятия добра и зла просты: убить врага и все забрать — хорошо, что-то забирают у тебя или пытаются убить — плохо. Все логично до безобразия. Совесть? Нравственность? Мораль? А что это? Они помогают в выживании и обогащении? Нет? Тогда зачем этот хлам серьезному человеку? Георгий видел мир по-другому. Поэтому он не пиршествовал снаружи, а ждал смерти внутри. Выходит, сознание определяет бытие, а не наоборот. Карл Маркс не прав. Каждому свое. Вся жизнь состоит из выборов, больших или маленьких. Собственно, жизнь — это выборы и больше ничто. Вспоминая умершего, разве говорят о количестве прожитых лет или нажитом добре? Говорят о сделанных выборах. Наши дела — результат нашего выбора, это просто и логично, как мораль викингов. Только дела остаются в памяти. Значит, это и есть высшая ценность. Длину жизни и количество добра человека определяют окружающие по его поступкам, и долгожителями, как ни странно, оказываются совсем не те, кто к этому стремился. Веревки лопнули. Кровь хлынула в вены, тело дернулось в конвульсиях, а стиснутые зубы едва не треснули. Это не боль, это нечто выше. Проще умереть. Умирать нельзя. Бороться нужно до последнего. До самой смерти. И еще немного сверх того. Георгий стал кусать набухшие ладони. Сознание раскалывалось и проваливалось в созданные собой пропасти. Он приходил в себя и продолжал, сплевывая кровь. Руки ожили. Чуть не покрошив зубы, он выдрал из бревна длинную щепку. Теперь копать. Бить в твердую землю и рыхлить. Выгребать. Снова бить и рыхлить. Эта ночь не имела конца. После многих часов (дней? минут? лет?) ударов и выгребаний, когда тело протиснулось в образовавшийся подкоп, снаружи все еще было темно. Шуршание высокой травы показалось грохотом. Стук сердца — молотом кузнеца. Георгий совладал с дыханием и пополз. Грязь. Трава. Поперечная утоптанная тропа. Снова грязь и опять трава. Лес! За деревьями можно двигаться на четвереньках. Можно и стоя, но нет сил. Мир шатался и время от времени бил в лицо. Георгий падал, иногда скатывался в ямы, терял сознание, приходил в себя и вновь заставлял себя двигаться вперед. Комары. Боже, как он любил комаров! Направление — как можно дальше от моря. На море нет комаров. Комары — символ жизни. Скрип телеги. Голоса. Не викинги. — Помоги-и-ите-е! Крик остался внутри, из горла вырвался хрип. Георгий снова пополз. Туман. В глазах. Потому что позже снова трава — четкая, зеленая. Горизонтально. И земля стоит рядом. Так не бывает. Значит, Георгий отключился и завалился на бок. Ползти. Фыркнула лошадь. Где-то поблизости дорога. Люди. Родная речь. Бегут от викингов или прибыло войско? В какой стороне море?.. * * * — Ну ты и грязен, братец. Сначала за лешего принял. Ноющее тело покачивалось в телеге. Георгий открыл глаза. Бородатый возница улыбался. — Из города бежал? — Из плена. — Это хорошо. А я думал, что с поля боя. Не обессудь, доставлю к нашим, они разберутся. Георгий обнаружил, что снова связан, теперь по рукам и ногам. После побега на нем были только штаны и рваная стеганка, которую надевают под латы. Это и выдало в нем воина. — Меня в начале боя у ворот чем-то по голове тюкнули, — объяснил Георгий. — Бросили в застенок. Оружие и доспехи остались там. Что стало с Гевалом? Чувствовалось, что крестьянин сомневается, выдавать ли информацию человеку, который может оказаться предателем или врагом. — Варяги сожгли подчистую, — нехотя сообщил он. — Дальше они прошли? — Нет, послали гонца и ждут у моря Кощеева ответа. А пока ждут — грабят побережье. — Спасибо. Отвернувшийся возница промолчал. Ах да, здесь так не говорят, «спасибо» — пожелание, чтобы спас Бог. В краю множества богов просто благодарят. Укатанная дорога позволяла телеге двигаться быстро, скрип колеса размеренно нарушал лесную тишину. — Сам-то кто и откуда будешь? — через некоторое время поинтересовался крестьянин. — Егорий, с чертовых болот. Иногда Храбрым называют, хотя не понимаю за что. — Так это же ты поднял тревогу! Милый, родной, да только ж благодаря тебе моя дочь сбежала! — Голос крестьянина задрожал, как бывает, когда наворачиваются слезы. — После твоего крика все, кто мог, за оружие схватились. Ворота не отстояли, они уже полыхали. Бились за каждый дом, прикрывали отход женщин и детей. Я, как назло, в поле был, и когда дым поднялся, успел только отходящим помочь. Там мне и рассказали, что и как было. Только благодаря тебе, родной ты наш, полгорода ушло, иначе бы все полегли! — Я даже сделать ничего толком не успел… Изображение в глазах поехало, сознание рухнуло в темноту. * * * — Егорий! Слышишь меня? Он разлепил веки. Белокаменные своды. Люди. Краски. Суета. — Очнись и срочно приведи себя в порядок. Кощей идет, хочет встретиться с легендарным героем. Может быть, наградит. Кланяться можешь? — Его подняли, протерли грязное лицо рушником, на плечи накинули узорчатый халат. — Стоять хотя бы можешь? Над ним хлопотали два гридня — один постарше, дерганый и говорливый, второй помладше. Младший соблюдал субординацию и не вмешивался в бесконечное мельтешение старшего. Крестьянина, который привез, не было, да и не могло быть — дело происходило уже в палатах дворца. Это насколько же Георгий отключался, что успели в столицу доставить? — Идет! — зашушукались перед дверями, где в ожидании сгрудились еще несколько человек. Воинов среди них не было. Сплошная прислуга: лакеи, повара, или кто еще обычно толпится в зале, куда должен явить светлый лик властитель государства? Георгий знал, что бывают постельничьи, сокольничьи, стряпчии, конюшии, оружничьи, чашники… десятки названий пресмыкавшихся перед хозяином дворовых подхалимов-лизоблюдов, чьи потомки будут гордиться «дворянским» происхождением. Кто есть кто в этой толпе было неважно, вопреки пословице все ждали одного, и лишь этот один имел значение. Георгия отодвинули от пристенной лавки, где он лежал до того, как привели в чувство. Огромный зал освещался через мозаичные витражи, изображавшие батальные сцены, в правой стороне стоял накрытый стол, в левой, заслышав шаги, выстроились в шеренгу слуги. Гридни встали по бокам Георгия — поддерживая и надзирая. |