Книга Жизнь и другие смертельные номера, страница 56 – Камилла Пэган

Я начала реветь еще до того, как отец взял трубку, и он, естественно, решил, что это из-за Тома. И я вынуждена была разубедить его с помощью трех слов – несомненно, он молился, чтобы ему никогда больше не пришлось их услышать:

У меня рак.

Честно говоря, это было ужасно, и виновата была я. Отец плакал, я тоже плакала. Когда первый шок миновал, он стал задавать вопросы, на которые я не могла ответить, и мне пришлось объяснять, почему я не могу на них ответить, и от этого стала чувствовать себя так, будто переехала корзинку со щенками.

– Как тебе помочь, Либби Лу? – спросил он, и, хотя я вроде бы успокоилась, полузадушенное рыдание снова вырвалось из моей глотки. Я вспомнила, как он вытирает мамин лоб прохладным полотенцем, пока она безжизненно лежит в постели. Он уже достаточно перенес, о чем я ему и сказала.

– Чепуха, – сказал он. – Нечего меня ограждать. Я твой отец и должен быть с тобой рядом и сейчас, и всегда, когда тебе нужна помощь. Это для меня главное в жизни. Так позволь уж мне тебе помогать.

– Извини, – сказала я, наверное, в тринадцатый раз.

– И прекрати наконец извиняться.

– Ладно, больше не буду.

– И не вздумай. – Он засмеялся. Потом я услышала, как он глубоко вздохнул. – Вот почему ты отправилась в Пуэрто-Рико.

– Ага.

Я почти что увидела, как он кивает.

– В этом есть смысл.

Я шмыгнула носом.

– Попробуй объяснить это Полу.

– Ну, твой брат прав, что хочет, чтобы ты немедленно получила помощь.

– Знаю.

– Ну, дочура, расскажи мне что-нибудь хорошее. Как прошла поездка?

– Чудесно, – сказала я, не задумываясь. Я рассказала ему о пляжном домике и Милагрос, и даже немного о Шайлоу, только, конечно, не о нашем безумном романе и не о случае, когда мы были на волоске от гибели.

– Видела лошадей? – спросил он.

– Да. И светящийся залив. Ты был прав – это потрясающе. Такое видишь раз в жизни. – Мне вдруг стало ужасно жаль, что я не сделала хотя бы пары снимков. – Папа, а как долго вы с мамой там были?

Он ответил, что неделю, может быть, десять дней; точно он вспомнить не мог.

– Но одну вещь я помню прекрасно. Подожди секунду. Пришлю тебе кое-что по электронной почте.

Я переключила режимы на телефоне. Секунду спустя письмо от отца появилось в почтовом ящике. Я открыла его, и сантиметр за сантиметром на экране появилась отсканированная фотография моей матери. Она стояла на пляже в желтом купальнике, округлившийся живот выделялся на фоне моря. Ее руки были полны ракушек, и она смеялась.

– Я нашел это, когда разбирал коробки на чердаке пару недель назад. Хотел отправить его тебе еще на той неделе, – объяснил отец.

– Невероятно, папа. Спасибо. Я не знала, что вы с мамой ездили на Вьекес, когда она была беременна нами.

– Она была на пятом или шестом месяце, но все думали, что она вот-вот родит. Она была такая маленькая, а вас двое.

– Спасибо, – повторила я. – Ты не представляешь, как много значит для меня это фото.

– Рад, что тебе нравится. Ты так похожа на маму, дочура.

Я почувствовала комок в горле. Я много лет не слышала, чтобы кто-нибудь говорил о ней «мама».

– Это Пол похож на нее, – сказала я.

– Верно, но от кого, по-твоему, у тебя такой солнечный взгляд на мир? Ты такая же, как она.

Я покачала головой, думая о том, как похожи мы были с Полом в первые десять лет нашей жизни. Только после того, как мама заболела, он стал циничным, а я начала отрицать существование всего плохого.

– Я не была такой, пока все это не случилось, – сказала я.

– Неправда, дочура. Вот и неправда. Ты такой родилась. Пол был капризный, но – ты! Просто лежала и ворковала. Мы шутили, что это ты поешь Полу, чтобы успокоить его.

– Значит, я не… – Я не знала, как мне лучше выразиться. – Я стала такой чудачкой-бодрячкой не из-за маминого рака?

– О боже, нет. Никоим образом. Ты что, плохо помнишь себя в детстве до этого? Думаю, это естественно. Психотерапевт, к которому я тогда ходил, как-то сказал мне, что многие из твоих воспоминаний сконцентрируются вокруг этого страшного года. Но… – Отец высморкался в салфетку и продолжал: – В нашей семье столько всего происходило. Нам было очень хорошо вместе. И то, что ты и твоя мама сохраняли оптимизм даже в трудные времена, было одной из немногих вещей, которые меня поддерживали. Я просто не справился бы с этим, если бы в глубине души она не верила, что все будет хорошо.

– Но она умерла, – тихо произнесла я.

– Да, она умерла. Но знаешь же, как говорят: из жизни никто не выходит живым. И все равно она была права.

– Я не понимаю.

– Либби, вы с Полом счастливые, деятельные люди, которые живут, любят и делают мир немного лучше, находясь в нем. Именно это она называла «хорошо».

Я начала всхлипывать.

– Спасибо, папа. Я рада, что услышала это.

– Пожалуйста, Либби Лу. Я люблю тебя.

После этого я пошла в туалет и некоторое время плакала в кабинке, а потом умыла лицо холодной водой. Отходя от раковины, я чуть не столкнулась с девочкой лет восьми или девяти, не больше, которая пыталась на ходу читать потрепанную книжку «Маленький домик в больших лесах» ^[40]. Взглянув на меня, она нахмурилась, но я все равно улыбнулась ей, потому что маме нравилась эта книга. Я не обожала ее так, как она, но никогда не говорила об этом, потому что была счастлива просто сидеть с ней рядом и по очереди читать вслух. На самом деле я мало что помнила из «Маленького домика», кроме главной героини Лоры и ее семьи, а еще отдельных эпизодов с медведем или пантерой в лесу.

Но вернувшись к своим воротам, я кое-что вспомнила. В самом конце книги Лора говорит себе: «Это сейчас», и счастлива, потому что «сейчас» незабываемо. «Разве это не чудесно? – дочитав, сказала мама и крепче обняла меня. – Это сейчас, Либби Лу. И это все наше».

Тот вечер был самым обычным, за исключением того, что он не был смыт потоком последующих тяжелых воспоминаний. И хотя он давно прошел, он все еще был нашим.

У выхода на посадку толпились люди, отпихивая друг друга, чтобы поговорить со служащим или встать в очередь. Мне совершенно не хотелось втискиваться между ними и совершать очередной полет. Особенно этот полет, который должен быть стать началом непонятного и, несомненно, трудного отрезка жизни.

Однако, встав в очередь и медленно катя чемодан к воротам, я испытала глубокое, спокойное чувство облегчения – чувство, которого у меня не было еще задолго до двойной дозы новостей, с которых все началось. Разговор с отцом дал мне не столько прозрение, сколько новое понимание. Жизнь разрушительна, хотя и ограниченна, но при этом невероятно хороша. И что бы там ни происходило, я не могла отрицать, что хочу еще.