Книга Дыхание богов, страница 119 – Бернард Вербер

– Жиртрест? Да его все били, на каждой перемене. Я что, один должен был его пожалеть? Он был смешон! Глупости какие… К тому же ему нравилось, что его бьют. Он смеялся, когда его лупили.

– Жиртрест… Как ты думаешь, кем он стал?

– Не знаю… Булочником?

– Он наверняка был несчастен всю жизнь, его все травили.

– Но в этом виноват не только я. Весь класс, тридцать человек. Даже девчонки били его.

– Значит, одна тридцатая вины на тебе. Ты тоже участвовал в травле.

– Я не так уж и виноват!

– У меня к тебе есть и другие претензии. Почему ты не стал заниматься любовью раньше? Ты начал довольно поздно – в двадцать лет.

– Я хотел, чтобы впервые это случилось с красивой девушкой.

– Ты отказывал множеству красивых девушек, которым очень нравился.

– У меня был свой романтический сценарий в голове.

– Вот именно. Ты презирал девушек, которые проявляли к тебе интерес, и влюблялся в стерв. Уже тогда ты заглядывался на юных афродит.

– Мне нравятся девушки с характером.

– В глубине души ты мазохист. Целуешь руку, которая наносит тебе удары, и кусаешь ту, которая тебя гладит.

– Неправда. Если у нас начинались проблемы, я прекращал отношения.

– Да, но ты давал этим проблемам развиться. Вместо того чтобы с самого начала проявить твердость.

– Ты ничего не прощаешь, да?

– На работе тебе никогда не хватало смелости заявить о себе.

– Ты помнишь, с кем я работал? Это были просто убийцы. Они грызли друг другу глотку, чтобы выслужиться перед начальником. Я не желал участвовать в этой игре.

– Поэтому все грызли тебя. Твоя территория становилась меньше с каждым днем.

– Ладно, я никогда не был бойцом, я не мог ни защитить себя, ни вызвать чью-то симпатию, ни захватить чужую территорию. Ты не любишь меня именно за это?

– И за это тоже. Но хуже всего то, что ты считал свою слабость некой разновидностью доброжелательного отношения к окружающим. Но мне ты можешь не морочить голову. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты просто-напросто трус.

– Замечательно. Ты вынес мне приговор, теперь ты меня казнишь. Убьешь меня? Ты прекрасно понимаешь, что нам не выгодно драться друг с другом.

Вдруг он дает мне пощечину. В ответ я бью его кулаком. Он прекращает драку.

– Почему ты сделал это? – спрашиваю я.

– Это наказание за трусость. Давай ударь еще, и я уничтожу себя. И ты уничтожишь себя. Речь идет не о том, чтобы победить, а о том, чтобы заплатить по старым счетам.

Он снова кидается на меня и пытается ударить. Я уворачиваюсь.

– Мерзавец, – говорит он.

– Сам мерзавец, – отвечаю я.

Он бьет меня под ребра так, что у меня перехватывает дыхание. Я даю сдачи. Он разбивает мне губу. Я бью его в челюсть. Мы катаемся по земле. Удары становятся все сильнее.

Я жесток к себе больше, чем был, например, к Раулю. Я бью, чтобы сокрушить. Я одерживаю верх, и в тот момент, когда я собираюсь размозжить череп противника, меня на секунду посещает сомнение. Как Теотима, во время боксерского поединка. Как Освободителя во время осады столицы орлов. Я не испытываю к нему ненависти. Я не испытываю к себе такой ненависти, чтобы уничтожить себя.

Мы встаем, поддерживая друг друга.

– Видишь, теперь я защищаюсь. Я не позволяю оскорблять себя.

– Ты так ненавидишь меня? – спрашиваю я, ощупывая разбитую губу.

– Ты даже представить себе не можешь как.

– По крайней мере, мы должны выяснить все до конца. Выкладывай все как есть. Я больше не хочу драться.

Я протягиваю ему руку. Он смотрит на нее, но медлит пожать. Он долго смотрит мне в глаза. Мне кажется, он еще не готов стать моим другом. Я продолжаю протягивать ему руку в знак добрых намерений. Мне кажется, что проходит много времени, прежде чем он медленно поднимает свою руку и пожимает мою.

– Ну и что мы будем делать? – говорит он, отпуская мою руку.

Я озираю нашу тюрьму.

– Мы должны выйти отсюда вместе, мы приговорены к сотрудничеству.

– Самое забавное, что я, пожалуй, впервые склонен доверять себе, – отвечает он.

– Все-таки, чтобы попасть сюда, нам пришлось пройти немало испытаний. – Я начинаю говорить «мы». – Никто еще не был здесь до нас. Мы в одиночку оседлали Пегаса. Мы были одни, когда встретили циклопа.

– Верно.

– Значит, мы не такое уж ничтожество. Рауль, которым мы так восхищались, не смог этого сделать.

– Даже Эдмонд Уэллс, даже Жюль Верн потерпели поражения там, где мы дошли до цели.

– Даже Афродита. Даже Гера. Все они опустили руки. А мы… мы смогли это сделать. У НАС ПОЛУЧИЛОСЬ!

Он странно смотрит на меня.

– Знаешь, что мне больше всего нравится в тебе? Меня застает врасплох это «ты». Я должен был

сказать это первым. Он опередил меня.

– Нет. Расскажи.

– Твоя скромность. Зевс признал это: чтобы разгадать загадку, нужно быть смиренным.

– А знаешь, что я больше всего люблю в тебе?

– Ты не обязан хвалить меня в ответ.

– Твою способность все подвергать сомнению, докапываться до сути. Как быстро мы прекратили нападать друг на друга и принялись искать решение!

– Хорошо. Мы в тюрьме, и мы выйдем отсюда вместе, даже если Зевсу нужен только один. Идет? – спрашивает он.

– «Ты и я. Вместе против идиотов». Это ни о чем тебе не напоминает?

Пароль танатонавтов взвивается в моем мозгу, как знамя, которое некогда принесло мне удачу.

– «Любовь – как шпага, юмор – как щит», – добавляю я.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на ключ. Мне даже не приходится говорить, мне кажется, что мы можем общаться при помощи телепатии.

Я подсаживаю его, он лезет наверх так же неловко, как это сделал бы я. К счастью, он не очень тяжел. Я почти без сил, но мне все-таки удается удерживать его.

Он нашаривает опору, цепляется за верхние прутья и наконец ему удается столкнуть ключ вниз.

Вдвоем мы вставляем его в замок и поворачиваем.

Замок падает, мы свободны.

– Пойдем вместе, и будь что будет, – предлагаю я. Мы вдвоем стоим перед Зевсом.

Царь богов с удивлением смотрит на нас.

– Я же сказал, что должен остаться только один, – напоминает он.