Книга Его княгиня, страница 42 – Оливия Штерн

К вечеру, когда Злата уже не чувствовала ни ног, ни спины, они наконец добрались до еще одного дорожного трактира — просторного, богатого. Она сидела в обеденном зале, пока Мирослав собственноручно занимался лошадьми, сонно разглядывала редких посетителей, темные столешницы, снующую туда-сюда молодуху с подносами. Усталось брала свое, веки налились тяжестью, и Злата понимала, что еще немного этого тихого тепла — и она просто уснет, сидя за столом.

Мирослав явился очень вовремя, заказали ужин.

— Ну, как ты? — он перегнулся через стол, склонился почти к самому ее лицу.

Злата через силу улыбнулась. Ей нравился этот молодой мужчина. Сердцем чувствовала, что ему можно довериться, а он… не сделает ей ничего дурного.

— Устала. Очень.

— Сейчас поедим — и спать, — он отстранился, плюхнулся на лавку, — сам еле ноги волоку.

— Надо еще повязку сменить, — сонно шепнула Злата.

Мирослав накрыл ее руку ладонью.

— Можно и завтра утром, ничего уже с ней не случится.

Казалось бы, очень дружеский жест. Но Злата поняла, что краснеет, осторожно вытянула свои пальцы и спрятала руку под стол.

Мирослав тоже смутился, отвел взгляд, но ничего не сказал. К счастью, тут подоспела подавальщица, принялась составлять на стол миски со снедью. Каша с кусками свинины, соленая капуста, кувшин с квасом. У Златы от запаха пищи аж перед глазами поплыло, она ухватилась за стол.

— Что? — всполошился Мирослав, — что такое?

— Ничего… Проголодалась…

Она взяла деревянную ложку, рука противно подрагивала. Поймала на себе подозрительный взгляд Мирослава.

— Все хорошо. Я просто устала.

И принялась за еду.

Надо сказать, готовили здесь преотвратно. Злата через силу глотала слипшуюся и немного горчащую кашу, чересчур сдобренную жиром, и удивлялась тому, с каким отменным аппетитом то же самое глотает Мирослав. Отчаявшись, Злата навалила поверх каши квашеной капусты, и только так и одолела свою порцию. Запила квасом, откинулась назад, облокачиваясь о стену.

Теперь уже в самом деле не хотелось даже шевелиться. Просто закрыть глаза — и спать.

Прямо здесь.

— Злата, пойдем, пожалуйста, — голос Мирослава выдрал ее из накатывающей сладкой дремы, — пойдем, в комнате хорошая кровать, отдохнешь.

— Угу, — она с сожалением открыла глаза.

Он был совсем близко, дыхание грело щеку.

— Хочешь, на руках донесу?

— Нет, что ты. Я сама.

Она кое-как поднялась, Мирослав поддержал ее под локоть — иначе точно свалилась бы, ноги не держали. Так и дошли до комнаты.

Внутри было темно и душно. Ночь заглядывала в затянутое пузырем оконце, и в бледном свете луны Злата только и смогла разглядеть, что широкую кровать. Вздрогнула невольно.

— Я на полу лягу, — шепнул Мирослав, — раздевайся, я отвернусь.

Злата вздохнула.

Вроде бы и взрослый мужчина, но такое впечатление, словно младше он ее. Изрядно младше.

Пропасть между ними, прожившими очень разную жизнь. Неужели он в самом деле считает, что ее смутит необходимость спать рядом? Это после того, что вытворял Велеслав, после домогательств Михая, после всего-всего-всего… Ответила тихо:

— Не нужно тебе на полу. Просто… может быть, совсем раздеваться не надо? Да и вообще, как я могу тебе не доверять?

— Как скажешь, — в темноте было сложно разглядеть выражение лица Мирослава, но по особым ноткам в голосе Злата поняла, что он рад.

Вздохнув, она негнущимися руками стянула тулуп, огляделась, сбросила его на сундук в углу. Подумав немного, освободилась и от теплой душегрейки, и от войлочных штанов.

Осталась в исподнем. Впрочем, натоплено было хорошо, так что замерзнуть Злата не боялась.

Нырнула под теплое одеяло и сразу же утонула в мягкой перине.

«Вот тебе и счастье».

Кровать скрипнула под весом Мирослава.

— Послали же боги хорошую кровать, — Злате казалось, что он улыбается в темноте, — все, спим.

— Да. Повязку сменим утром. Сейчас все равно ничего не видно. — ответила она.

— Утром можно и болячки твои снять с лица, — буркнул сонно Мирослав, — а то я уже скоро тебя пугаться начну.

— А не опасно ли?

— Мы уже далеко… от Сежды…

Сон накатил почти мгновенно. Казалось, только открыты глаза — и вот она, невесомая, уже парит в вязком сумраке, и так хорошо и спокойно на душе. А потом картина поменялась: Злата увидела себя в очень странном месте. Всюду камень, высоченные сводчатые потолки, узорчатые окна, забранные цветными стеклышками, которые складываются в прекрасные картины. Она стоит посреди огромного зала, таких великолепных хором никогда не было у Велеслава, и уж тем более, у дядюшки. Перед ней — трон, тоже каменный, покрытый замысловатой резьбой. И как только не холодно сидеть на таком? Что-то мягко прикасается к плечу, Злата оборачивается — перед ней Таро. В странной иноземной одежде, с короткой бородкой, стриженной тоже по иноземной моде. Черные волосы собраны назад и стянуты в пучок.

— Таро, — шепчет она, не веря своим глазам, — ты жив? Скажи мне, пожалуйста!

Смертная тоска в изумрудных глазах.

Мука на бледном лице.

Он резко разворачивается и уходит.

— Постой!

Злата бросается следом, но не может двинуться с места. Ноги как будто утопают в вязкой патоке, погружаясь по колено, и выше, выше… А Таро уходит не оборачиваясь.

— Я тебя люблю! Не бросай меня, пожалуйста! Таро!!!

Ее буквально вышвырнуло из сна в душный липкий мрак. Заливаясь слезами, давясь собственными рыданиями, Злата с трудом осознавала, что ее крепко сжимают в объятиях, что носом она утыкается в льняную рубаху, пропахшую потом и лекарскими снадобьями. Она дернулась, пытаясь освободиться, но держали ее крепко. И хриплый шепот на ухо:

— Ш-ш-ш-ш. Не плачь, все будет хорошо. Все пройдет… только не горюй так сильно… маленькая…

Утром ей было стыдно и легко одновременно.

Стыдно за то, что рыдала взахлеб в объятиях Мирослава, за то, что позволила себе выплеснуть долго копившуюся боль, за то, что мужские руки мягко и вместе с тем крепко прижимали ее к себе. Другие руки. Другой запах. Другой мужчина.

Но одновременно с этим Златой постепенно овладевала та легкость, какую испытывают люди, принявшие важное решение. Таро нужно было отпустить. Не ради Мирослава, она еще не скоро сможет сойтись с кем-нибудь, но ради ее самой. Раз уж богам стало угодно сохранить ей жизнь, то сделали они это для того, чтобы отпущенное ей время было прожито, и прожито не впустую. Не горюющей и опустошенной оболочкой человека, но женщиной, способной подарить миру новую жизнь.