Книга Когда возвращается радуга. Книга 1, страница 59 – Вероника Горбачева

Ему, конечно, далеко до небожителя. Но определённых высот в этом мире он достиг. Хоть, чем больше узнавал, тем большая бездна непознанного раскрывалась перед мысленным взором.

Табиб вздохнул.

Непознанного… А сколько осталось незаконченных дел, требующих его личного участия? Не менее, чем у Тамерлана. Однако годы его близятся к концу, вот-вот замаячит впереди холм со скромным надгробьем, на котором он уже распорядился высечь, по примеру древних медикусов, чашу, обвитую змеёй, и более ничего… Он был хороший лекарь, и оттого — слишком ясно осознавал, сколько ему осталось ходить по земле.

Хотелось бы завершить хоть немногое, чтобы отбыть в вечность успокоенным.

Будто откликаясь на его мысленные сетования, султан вновь заговорил.

— Твоё Око… — сказал расслабленно. — Оно показало себя в полную силу.

— Помолчи, — не слишком вежливо перебил его старец. — Ты должен быть полностью расслаблен.

— А я и расслаблен, мой строгий тюремщик… Как раз сейчас самая пора подумать о приятном. Выслушай меня. За много лет нашего знакомства ты ни разу ничего у меня не попросил, хоть я не единожды говорил, что первую твою волю исполню, как свою; было такое? Было… Твои деяния заслуживают высших наград, но ты их не принимаешь, а потому — у меня на сердце до сих пор печать вины. Я чувствую себя неблагодарным. Сними с меня это ярмо, скажи, наконец, что бы тебе хотелось получить?

— Пустое, друг мой, — отмахнулся лекарь. — Ты уже расплатился. Ты не так давно открыл в столице первый университет; в каждом городе твоей империи есть лечебницы для бедных и обездоленных; ты помог мне создать два прекрасных училища для лекарей… Это ли не награда?

— Вздор. Эти деяния, в конечном итоге, прославляют меня самого и идут на пользу отечеству. Чего ты хочешь для себя лично?

— Угомонись, настырный больной! — с неподдельной суровостью одёрнул его табиб. — Или я вкручу ещё пару игл и заменю тебе того самого палача, которого ты недавно пытался из меня сделать!

Хромец лишь усмехнулся.

— Слушаю и повинуюсь. Но ты всё же подумай.

…Мальчики, скользя бесшумно по опочивальне, перевернули колбу песочных часов, заключённую в бронзовую оправу, зажгли курильницы, и по покою пополз лёгкий аромат пыльных степных трав — полыни и донника, ковыля и емшана. Мир и тишина, спокойствие и умиротворение разлились на лице Железного Хромца. Похоже, в мыслях он был сейчас далеко, и сводом ему служило бескрайнее небо, а ложем — нескончаемая вольная степь…

Ровно через час, словно почуяв тишину после упавших последних песчинок, лекарь и его великий пациент одновременно шумно вздохнули, сбрасывая дремоту и оцепенение.

— Я вновь чувствую себя возрожденным, — блаженно щурясь, протянул султан спустя какое-то время, растёртый мастером-массажистом и облаченный в лёгкий простой халат. — Итак, Аслан, друг мой, ты подумал?

Табиб улыбнулся.

— По-видимому, отговаривать тебя бесполезно?

Поднося к губам чашу с охлаждённым зелёным чаем, султан насмешливо приподнял бровь и утвердительно кивнул.

— В таком случае, предупреждаю: у тебя может возникнуть желание поднять меня на смех. Отнесись к моей просьбе серьёзно.

— Ты меня заинтриговал! Говори же, что за тайны?

Аслан-бей отставил в сторону чашу и огладил бороду.

— Я прошу девушку из твоего гарема. Ту самую Кекем, с которой ты ещё и сам не решил, что сделать.

Рука Хромца дрогнула, едва не расплескав питьё. Памятуя об обещании не смеяться, он поджал губы.

— Что ж, не вижу ничего необычного. Напротив, ты оказываешь мне двойную услугу: я и тебя отблагодарю, и пристрою эту деву, по воле судьбы оказавшуюся без супруга и потому всё ещё находящуюся под моим покровительством, хоть вольная грамота на неё уже выписана. Но, ради Аллаха… — Не сдержавшись, султан фыркнул. — Зачем она тебе? Прости, что затрагиваю столь деликатный для тебя вопрос…

Аслан-бей добродушно усмехнулся.

— Известие о моей мужской немощи давно уже не новость и не секрет. Ты ошибаешься, если полагаешь, что я придаю своей болезни сколь-нибудь важное значение. Я и в молодости, будучи здрав, не любил тратить время на утехи с девами, предпочитая их обществу мудрые книги и новые знания, поэтому и потерю этой способности заметил не сразу. А когда понял, что больше не могу быть полноценным мужчиной… Тебе ли не знать, что мужчину делают таковым не наличие айра и ядер, а мужественные поступки?

— И ты свершил их немало, — согласился Повелитель. — Но проклятая гордыня, свойственная каждому самцу, всё же побуждает меня раздуваться от гордости при создании, что мои ядра и айр всё ещё в боевой готовности, как и прочие части моего тела, уж извини…

— Ты — иное дело, ты властитель, и должен быть совершенством во всех доблестях. Я же — учёный муж, и этим всё сказано. Да, в жизни моей немало того, чем я горжусь, и немощь не мешала мне в моих добрых делах. Одно угнетает…

Старец отхлебнул чаю, поморщился: слишком холодный для его слабого горла. Применив толику Силы, согрел чашу, глотнул, кивнул удовлетворённо.

— У меня лишь один наследник. Ты же знаешь моего племянника Али-Мустафу…

— Ммм… — неопределённо протянул султан. Обижать друга нелестными высказываниями о его единственном, оставшимся в живых, родственнике, он считал невежливым, но и доброго слова для того не находил.

— Жадный. Злобный. С отвратительным характером, хоть и прекрасный воин, недаром ты держишь его в пограничье.

— Да уж. Он отлично справляется, — недовольно буркнул Хромец. О том, что по жестокости обращения не только с пленниками, но и с собственными воинами племянник Аслана превзошёл даже его, Тамерлана, в молодые годы, он предпочёл умолчать.

— Он янычар до мозга костей, — с горечью продолжал табиб. — Тому, кто потешается над делом всей моей жизни, не нужны мои книги и учёные труды. Я завещал тебе свою библиотеку и обсерваторию и знаю: ты оценишь, да… Не перебивай, выслушай до конца. Но после меня остаётся прекрасный дом, полный раритетов и бесценных свитков, которые Али распродаст, не осознавая даже их ценностей. А главное — при доме останутся мои верные люди, мои слуги, многие из которых помнят ещё меня молодого… Им-то каково — остаться без меня? Сомневаюсь, что Али-Мустафа позволит им достойно дожить под этим кровом. Я не хочу оставлять всё племяннику, сыновей же родить не в состоянии. Усыновить? Долго ли после моей кончины проживёт этот ребёнок или юноша? Поэтому я решил жениться, и не на какой-нибудь почтенной вдове, которую всё же легко обидеть мужчине, имеющему власть и оружие, а на девушке, отмеченной твоим покровительством, ибо на твой «подарок» никто не посмеет покуситься. Конечно, этот брак будет формальным, но та, которую я введу в свой дом женой, станет законной наследницей. Ещё пять-шесть лет я протяну; за это время она повзрослеет, освоится, возьмёт бразды правления в свои руки и после моей смерти сумеет позаботиться и о моём имуществе, и о моих людях.