Онлайн книга «Когда возвращается радуга. Книга 2»
|
— Вот и прекрасно. Поскольку молодой человек стеснён в средствах, а из одежды у него лишь то, что на нём — то есть, сутана послушника, не мешало бы ему переодеться во что-либо, более мирское, дабы не привлекать к себе внимания. У хозяина гостиницы наверняка найдутся запасные ливреи для лакеев, что дежурят при номерах богатых господ; так нельзя ли подобрать из них… — Всё понял, ваша милость! — обрадованно возопил мэтр Марк. — Переодеть! Тайно! Неужели госпожу Ирис, а? Здешние-то лакеи все из деревенских, здоровяки; может, от мальчиков-посыльных что найдётся? — Молодец, Марк! Ступайте. Воодушевлённый похвалой, слуга ринулся к двери с несвойственной ему прытью, и лишь, шагнув за порог, сдавленно охнул и схватился за поясницу. — Да ведь у него действительно прострелы в спине, — растерянно пробормотал де Камилле. — Как это я не… Он и не жаловался! — А вы скажите об этом нашей прелестной гостье, — невинно посоветовал маршал. — Её доброе сердце, знаете ли, не устоит, если вы похлопочете за старого преданного слугу, который рядом с вами… сколько уже? — Лет двадцать, пожалуй. — Почти что с детства, да? Обратитесь к ней, отбросьте стеснение, право. Госпожа Ирис, как настоящий лекарь, не делает различий в сословиях пациентов. — А главное, брат мой, она ко всем проявляет истинно христианское милосердие, — добавил брат Тук. — И к тем, о ком просят, и к просителям. Филипп отвёл глаза. — Я попросил бы, — начал сухо. — Не стоит благодарности, дружище, — легко перебил Винсент. — Должен сказать, ваш план с поездкой через Старый Портал превосходен. Итак, полагаю, что всем нам необходимо лечь пораньше, ибо вставать придётся через каких-то четыре часа: ночи становятся короче, светает рано… — Благословляю на удачу, — коротко сказал брат Тук, поднимаясь. …Камердинер, принёсший от хозяина гостиницы целый ворох одежды, с удовольствием отволок всю эту кучу в каморку и принялся разбирать заново, приговаривая: «Вот это точно пригодится… Рубахи надо бы две штуки; хоть ехать и недолго, но вдруг понадобится на смену: всё-таки барышня… Нет, сапожки лучше ей обуть свои, в новых, того и гляди, ножки сотрёт…» Филипп де Камилле с изумлением прислушивался. Неужели старик точно так воркует и над его вещами? Словно младенца в дорогу собирает? Никогда не обращал внимания. Громкое оханье прервало этот дикий, с точки зрения графа, монолог. Покачав головой, он изволил отвлечься от созерцания наступающей ночи за окном, и подошёл к дорожному сундуку. — Марк, поди сюда! Сцепив зубы, но мужественно и стойко, едва не печатая шаг, камердинер показался из-за двери каморки. — Вот, возьми… — буркнул хозяин. Не дожидаясь, когда к нему приблизится старый человек, его сиятельство подошёл сам и протянул небольшую баночку. — Это бальзам… тот самый, заживляющий, из лесных трав. Госпожа Ирис оделила всех, кто был с ней тогда на перевязках. Разотри поясницу и приляг. Успеешь до утра разобрать всё это барахло. Камердинер глянул непонимающе… и вдруг губы его задрожали, лицо скривилось… — Ваше сият… господин граф… да как же так? Это ж… — Живо, живо! Силком втиснул баночку в дрожащие руки слуги, развернул его и направил в комнатёнку. Сердито отвернулся и пробормотал: — Они ещё будут меня учить, как заботиться о своих людях! С размаху бросился на кровать. По привычке хотел позвать… но вспомнил, что только что отправил Марка лечиться. Прислушался к охам и сдавленным всхлипываниям, покрутил головой, смущённый, и сам стащил сапоги, цепляя каблуком о каблук. — Скотина, — прошептал, заваливаясь на спину, устремляя взгляд в потолок и ненавидя сам себя. — Какая же я всё-таки сволочь… И лишь сейчас подумал, что ещё месяц назад известие о том, что кто-то, ничего не смыслящий в высокой политике, вздумает развернуть кортеж, мчащий его на встречу с королём… Развернуть почти на пороге Лютеции, не задумываясь, что этим поступком оскорбит Его Величество, да и послы Османской империи, собранные со всей Франкии, придут в недоумение! И тогда не миновать скандала. А эта легкомысленная особа променяла общество государя на то, чтобы проведать какую-то больную няньку… Да, ещё недавно он так и решил бы, шипя и негодуя в душе, но снаружи храня гордое молчание, как порой глупы, недальновидны и сентиментальны эти женщины, которые ничего не видят дальше своего носа… А сегодня, при известии о возвращении в Эстре, когда его мысли едва не потекли по привычному руслу — он отчего-то вспомнил свою няньку-кормилицу. Ту, что, хоть и не была названой матерью, но значила для него, маленького Филиппчика, куда больше настоящей матери. Графиня де Камилле появлялась в детской крайне редко… да что там, совсем не появлялась. Ей только докладывали, что у маленького виконта прорезались зубки, что он научился читать, в три-то годика, что сел на первую лошадку… Мать появлялась и исчезала в столовой или в гостиной замка, как мимолётное воздушное видение, занятая исключительно собой и любовниками; отец же, предоставивший ей полную свободу — в рамках приличий, разумеется — считал, что подобное великодушие с его стороны заслуживает награды, и щедро взимал её с окрестных юбок, не делая особой разницы между теми, что надевались поверх фижм и валиков, и теми, под которыми были лишь крепкие крестьянские ножки в полосатых чулочках и деревянных башмаках. Кормилица — вот кто была с ним рядом все детские годы; перевязывала разбитые в кровь после драк костяшки на пальцах, лечила рубцы, оставленные линейкой гувернёров, укладывала спать и шептала сказки, а потом благословляла на сон грядущий. А когда он поутру открывал глаза — рядом на маленьком столе непременно поджидала чашка с горячим молоком, и ещё тёплый пирожок, с капустой или с ревенем, с земляникой или яблоками… Пока однажды дворецкому не наябедничал кто-то из новых лакеев, желающих продвинуться по служебной лестнице и проявить излишнюю бдительность. Дворецкий поставил в известность графа — и тот, будучи в дурном настроении после отказа очередной любовницы, решил, что сын достаточно вырос, и хватит с него этих бабских нежностей. Приставить к нему нормального слугу, а баб прочь со двора. Пусть приставят к чему-нибудь в усадьбе. … — Марк! — окликнул он. — Ты помнишь Наннет? За дверью притихли. — Вашу кормилицу-то? А как же, ваше сиятельство! — Давно она умерла? Камердинер закряхтел, и граф поспешно добавил: — Да не вставай, разрешаю. Скажи так! — Дык… С чего бы ей помереть-то, ваше сиятельство? Она ж моложе меня будет. Ей сейчас… Ну да, полвека-то уж точно, но ненамного больше. Только… — Что? Договаривай. Марк помялся. |