Книга Чувствуй себя как дома , страница 63 – Мария Британ

В коридоре душно. Пахнет колбасой и свежими газетами. Обои, люстра, лифт, пара кресел — все из прошлого.

Люблю старые ремонты. Это — единственная реальная машина времени.

На вахте дежурит старушка и, из последних сил стискивая карандаш, разгадывает кроссворд.

— Кого вам?

Я нащупываю в кармане визитку Вячеслава.

— Мне бы в отдел кадров.

— Пропуск.

— Я не работница…

Старушка возвращается к кроссворду.

— Посторонним нельзя.

— Ладно, — иду на попятную я. — А к начальству?

— Прямо по коридору, — неохотно кивает она и черкает что-то в заполненных клеточках. — Прямо, а потом направо.

Поблагодарив ее, я смыкаю лопатки и шагаю мимо потускневших картин-пейзажей. Кто-то приклеил жвачку на яркое-яркое небо, и получилось объемное облако.

Рядом с кабинетом начальника все больше дождливых, пасмурных пейзажей. Тишина давит на уши, и лишь чирканье карандаша вахтерши разряжает обстановку.

Мысленно сосчитав до десяти, я стучусь и вхожу в помещение, заваленное часами. Нет, это вовсе не кабинет. Стойка, высокие стулья, шкаф со спиртным и только у окна — крохотный рабочий уголок. Там и сидит мужчина, изучающий какие-то документы. Ему лет тридцать пять, а может, меньше. Высокий лоб светится от пота, как прожектор. Улыбка — тонкий серп. На столе горит ноутбук.

— Мне бы…

Я падаю в кресло и выуживаю из кармана визитку Вячеслава. Мужчина захлопывает ноутбук.

— Меня зовут Анна Захаровна.

— Очень приятно. Алексей Евгеньевич.

Я кладу визитку на ноутбук

— Вы его знаете? Он… пропал.

Улыбка-серп превращается в тонкий нож.

— Да, это наш сотрудник. Но он не пропал, а погиб.

Нет.

Выдох застревает в горле, кровь шумит в ушах отбывающими поездами. Сердце стучит, стучит, разгоняется. Мой внутренний мини-вокзал работает как часы.

— Что? — переспрашиваю я.

— Несчастный случай.

— А… Когда? Как это произошло?

— Да уже лет десять назад. Тогда заводом управлял герр Шульц…

— Где он?

— Вы к нему не попадете, — отрезает Алексей Евгеньевич.

— Почему?

Он подается ко мне и шепчет:

— Герр Шульц тоже погиб.

Я сжимаю кулаки и заставляю себя успокоиться. Не время паниковать. Еще не время.

— Расскажите мне о Вячеславе, — прошу я.

Если человека, с которым я бродила по пляжу не существует, тогда… Тогда не существует ни меня, ни мужчины с лбом-прожектором, ни жвачки на картине.

И это хуже смерти.

— О Вячеславе? Нет-нет, его зовут Иволга Захар Игоревич.

Захар Игоревич.

Если это не совпадение, если весь мир не решил повеселиться за мой счет, если я действительно существую… Я вижу отца, погибшего десять лет назад. Вижу того, чьих фотографий у меня никогда не было.

И я вдруг вспоминаю, как изо дня в день искала папу, а он, оказывается, жил на соседней улице. Так близко, что можно дотянуться и прижаться лбом к его окну, подышать на стекло и написать: «спокойной ночи».

А еще я вспоминаю, что папа не замечал меня. И лишь однажды, на обочине, когда я умоляла его спасти ворона, — заметил. Как же я злилась, что он не узнавал в родинках на моем лбу свою и мамину!

Но это мелочи. Сейчас я плаваю на поверхности. Я — тонкая бензиновая пленка, и у меня не получается достигнуть дна. Там что-то прячется, я чувствую.

Алексей Евгеньевич обеспокоенно спрашивает:

— Вы в порядке?

— Извините, — сглатываю я. — У вас работает кто-нибудь по фамилии Рэу?

— О, эта семейка. Работают. Муж и жена, пенсионеры. А дочка их, Виктория, погибла вроде бы. — Алексей Евгеньевич щурится и облокачивается на спинку кресла. — Зачем они вам? Специальными часами интересуетесь?

— Можно и так сказать.

— Вы же понимаете, с чем имеете дело?

— Нет, — бессильно развожу руками я.

— Ну, теперь понимаете.

Я прокручиваю в голове разговор с бабушкой и дедушкой.

Высокая, высохшая заживо женщина, миниатюрная комната, скрипка… Дура. Какая же я дура! Я ведь бегала к ним в детстве. И они к нам тоже. Приносили яблоки, а мама пекла пирог. Пахло корицей.

Когда-нибудь ты вырастешь и приготовишь нам пирог сама.

Чтоб с яблоками. Обязательно с яблоками.

И с корицей — без нее никуда.

Последнее всегда прибавлял дедушка. Мы смеялись, уминая горячую выпечку.

Картинки загораются поочередно, как гирлянда на елке, и я пытаюсь запечатлеть их, сохранить в тайне от подрывника.

Поблагодарив Алексея Евгеньевича, я поднимаюсь и шагаю прочь. Здесь жила моя семья. Мама, папа, бабушка, дедушка. А я… Я чужая.

Клянусь, бабушка, я спеку пирог. Обязательно с корицей, без нее — никуда.

— Извините, — окликаю я вахтершу. — А вы давно работаете на этом заводе?

Она отрывает взгляд от кроссворда и отбрасывает ручку.

— Лет двадцать. А что?

— Вы не в курсе, что случилось с герром Шульцом? Из-за чего он погиб?

Вахтерша наклоняется ко мне и шепчет:

— Да девка одна его подставила, Торой звали. Упертая была, злая. Шульц не заслуживал такой смерти, хоть и натворил дел. А бедная Лидка потом места себе не находила, год ни с кем не разговаривала! Они с Шульцом любили друг друга, любили до безумия…

У меня перед глазами двоится, но я все же нахожу в себе силы и спрашиваю:

— Она живет в поселке у моря? Красится фиолетовой помадой? Занимается йогой?

— Да-да, — подтверждает вахтерша. — Она.

Я иду к выходу — на негнущихся ногах, как железный солдатик.

— Милочка, помоги отгадать. Подчинение разума чему-либо. Одиннадцать букв.

— Одержимость, — отвечаю я.

Эта старушка, обожающая кроссворды, даже не догадывается, что попала в точку. Мой разум давно подчинился и теперь тикает, тикает, тикает. Не дает мне уснуть. Отсчитывает секунды. Звенит вместо будильника. Но вот беда: его невозможно отключить.

* * *

Лидия молчит. Каменная, старая, как гнилая груша. Еще немного — и кресло впитает ее, проглотит. А я стою возле клетки и медлю. Мой вопрос, проклятый вопрос «Это правда?» повис в воздухе.

Гроза трется об мои ноги. Чувствует, что творится неладное.