Книга Чувствуй себя как дома , страница 75 – Мария Британ

* * *

Я сбегаю от Торы, от Ворона, от нашего «мы» — к морю. Шум волн всегда отрезвляет меня, как бы паршиво ни было. Обычно вечером на пляже безлюдно, но сегодня я опять встречаю странную девочку.

И она тонет.

Барахтается мотыльком, не может взлететь — у нее намокли крылья. Кричит — громче моря, а волны вновь и вновь накрывают ее. Над макушкой летает чайка.

Конечно, я лезу в воду. Конечно, вытаскиваю ее. Делаю все, лишь бы ее спасти и заодно — загладить вину.

Лежа на берегу, она продолжает верещать, и в тон ей верещит чайка. Летает над нами, как привязанная.

— Тебя птицы любят.

Девочка умолкает и поворачивается ко мне, словно я сам — птица.

— Спасибо.

Я помогаю ей подняться.

— Пообещай мне кое-что. В следующий раз не лезь в море во время шторма. И научись плавать.

— Спа-си-бо, — повторяет она.

Я улыбаюсь — как же хорошо. Да, я не спас ворона, но — спас ее. Девочка машет мне ручкой и бредет в сторону поселка. За ней летит чайка. А я сижу на берегу и думаю, думаю, думаю о странных родинках.

О родинах еще одной мини-девочки.

* * *

Я в кухне. После вчерашнего я почти не спал — писал книгу и вырывал страницу за страницей, уж слишком жестокий, переполненный ненавистью получался текст — и сейчас едва не падаю. Пахнет жареными блинчиками. Матушка суетится у плиты и, зачерпнув в половник очередную порцию теста, шепчет:

— Ты не приболел, сынок?

И выливает тесто на сковороду. Я намазываю готовый блинчик смородиновым вареньем.

— Ты видела тот дом? Ну, в который я часто лазал в детстве… Его отстроили. Там кто-то живет.

Матушкино лицо серьезнеет. Блинчик разрывается, и она в сердцах бросает лопатку.

— В том доме поселился кто-то из них.

— Из кого? — недоумеваю я.

— Из поджигателей. Что-то мне холодно…

— Мам, они не поджигатели.

— Они рядом. Они убьют нас.

— Это неправда. — Я поднимаюсь и опираюсь кулаками на столешницу. — Если ты считаешь их вандалами, то я тоже вандал.

— Ну, или там живут призраки.

— Почему?

Матушка заправляет прядь седых волос за ухо и закутывается в растянутую серую кофту, похожую на мешковатое платье.

— Люди часто слышат по ночам, как в том доме играет скрипка. Одна и та же мелодия. Одна и та же, — хрипит матушка. — Как же холодно…

Ее пробирает дрожь, и она прислоняет ладони к раскаленной сковороде.

— Мама!

Я отталкиваю ее от плиты и хватаю за запястье.

— Зачем? Зачем ты?..

— Мне холодно.

Теперь матушке всегда холодно. Будто в ней сломался внутренний термометр, и ртуть навечно застыла на минус тридцати. С ней что-то творится, но она не позволяет мне вмешиваться. Частичка ее души сгорела вместе с Воробьем. Матушка все-таки его любила. Слепо и глухо, но любила.

Обработав ее ладони, я мою посуду и выбегаю из дому. Проветриться. Забыть себя. Перечеркнуть глупую матушкину болезнь, как ошибку в математических расчетах. И натыкаюсь на Пашку. Он со своей девчонкой — Илоной?.. — шагает в сторону моря и машет мне рукой.

— Здорова, Захар!

— И тебе того же, — через силу улыбаюсь я. — Как жизнь?

— Да отлично. Серфинг и дом. Дом и серфинг.

— Ясно… — Я кошусь на Илону, но она не обращает на меня внимания, — пялится на куст, облепленный розами. — Как думаешь, кто в нем поселился?

Пашка фыркает:

— А хрен его знает. Может, секретная спецслужба по делам привидений. Так что не суйся туда, а то и тебя захапают. Выглядишь как полтергейст!

Я вымучиваю из себя смех, но получается что-то вроде скрипа несмазанной двери.

— Да девчонка там живет, — внезапно отвечает Илона, как ни в чем не бывало нюхая розочку.

— Какая девчонка? — холодею я.

— Махонькая такая. С длинными белыми волосами и родинками на лбу. Она на холме постоянно ошивается.

— А… взрослые?

— Без понятия, — отзывается она. — Ну, мы пошли. Пока-пока!

Мир плывет перед глазами. Пашка и Илона — две кляксы, два размытых пятна, две ошибки художника. И как же отвратительно чувствовать этим художником себя.

Пашка хлопает меня по плечу.

— Держись, друг.

Я моргаю и хватаю его за локоть.

— Не говори никому.

— Без проблем.

Они заворачивают на соседнюю улицу, и меня внезапно осеняет:

— Ты знал! Знал, что она ждет ребенка! — воплю я вслед Пашке. — Урод! Ненавижу тебя! Ненавижу!..

Тора снова доверилась ему. Ему, а не мне.

Я стою посреди дороги и вспоминаю странную девочку. Она умоляла меня спасти ворона. Плакала и тянула ко мне ручки, а я спешил. Преследовал призрачную цель, искал заветное «мы» рядом со звездами, пока оно пряталось здесь, в моем поселке.

Я была ближе некуда, а ты не нашел. Опять считай!

Идиот.

Мы тебя любим.

Мы тебя любим.

Мы тебя любим.

Шепот Торы заглушает уличные звуки и мои мысли.

Я бы превратился в яблоню и пророс бы во дворе Ворона, если бы только она разрешила.

Если бы только разрешила.

Я кручусь, ищу их, но — бесполезно.

Пространство складывается книжкой. Люди прячутся между строк. Они в курсе, как зовут девочку-вишенку, но не проболтаются мне. Я не из этой книги, а читателям нельзя спойлерить.

Ворон возвышается над поселком, наблюдает за мной и молчит. И я лечу к нему, миную дорогу, забор, яблони. Дом не изменился со вчера, а я успел раскроить себя и заштопать по-новому.

Солнце плавит меня, плавит Ворона, плавит лес. Я добираюсь до нашего рисунка и застываю. Над ладонями нацарапано короткое «Приходи на чай. Сегодня вечером».

* * *

Ну что, Вячеслав? Не помер еще? Тогда ты или бог, или Zahnrad. Другие давно в отпуске. Поздравляю! Мы почти у финиша. Садись в угол и попытайся не дышать. Угарный газ убьет тебя раньше, чем щупальца люстры.

Сегодня у меня важный день. Я поговорю с ней — абсолютно точно. Она все-таки сделала ремонт, представляешь? Граммофон купила. И на пороге — тапочки с помпонами, не сомневаюсь.

Как же я надеюсь, что у нее есть пластинки с «Наутилусами»! Мы станцуем под них.

Запах яблок… Он повсюду. Тора повсюду, а я слепой дурак. Девочка-вишенка мне это доказала.