Книга Порочные, страница 91 – Мира Вольная

Я разжимаю руки и отпускаю зануду, она вскакивает с моих колен, разворачивается, дышит тяжело.

— Мудак, — бросает Бартон злобно. Вечность или мгновение мы смотрим друг другу в глаза. Я на нее. Она на меня. Стрекочат приборы, шумит за окном чужая стая.

— Ты… — произносит Эм хрипло и вдруг резко выпрямляется, руки — вдоль тела, во взгляд возвращается такое знакомое и такое ненавистное мне спокойствие. — А хотя знаешь, — теперь она щурится, отступает на несколько шагов, — все именно так и было. Из твоей койки я прыгнула в его. Мы знатно повеселились. И член у него, между прочим, больше.

Что-то коробит и дерет меня в ее словах, в выражении ее лица, в том, что я вижу в ее глазах. И я с трудом, но заталкиваю подальше злость, а вместе с ней весь тот непонятный клубок дерьма, который испытываю. Заталкиваю и стараюсь включить мозги.

— Нет. Все было не так. Что-то случилось… Что произошло, Эм? Как он поставил на тебя свою метку? — после той вспышки ярости, после того отстоя, что соскользнуло с губ, вдруг пришло раскаяние. Черт! Я когда-нибудь научусь думать прежде, чем говорить? Потому что сейчас хочется самому себе надрать задницу.

— Нет, Марк. Все было именно так, как ты и сказал. Я раздвинула перед ним ноги, — Эм тоже берет себя в руки, прячет окончательно все эмоции, опять сжимает губы в тонкую линию. — Снимай рубашку, я посмотрю, что с тобой, а потом можешь идти.

— Я не понимаю, — качаю головой. — Зачем ты это делаешь?

— Это не я, — просто пожимает она плечами. — Это моя волчица. Это ее… порок… И… знаешь… Возможно, она права.

— Ты не можешь так думать, — я все еще всматриваюсь в лицо заучки, стараясь уловить хоть что-то, хотя понимаю, что это бесполезно.

— С чего вдруг? — вздергивает она бровь.

Мне чертовски сложно держать себя в руках, мне чертовски сложно сидеть на месте, настолько, что я чувствую, как из-за этих усилий трещат кости. И все-таки я остаюсь на месте, даже начинаю расстегивать рубашку. Потому что мне надо понять. Мне важно понять. Убедиться хоть в чем-то.

— А как же вся та высокопарная хрень, которую ты несла в этом же кабинете, рассказывая мне про свои эксперименты и «великую» идею, Эм?

Бартон морщится. Потом отворачивается, гремит и шуршит чем-то на столе.

— Я могла заблуждаться. Возможно… возможно, волки действительно знают лучше.

— И ты готова спустить пять лет работы и исследований в унитаз вот так просто? Только потому что какой-то придурок укусил тебя?

Эм молчит. Склоняется ко мне, чтобы осмотреть, и молчит. Я откидываю голову назад, чтобы не смотреть на нее, чтобы не дышать ею, чтобы снова не сорваться.

Здесь явно что-то не так. Давай же, детка, помоги мне.

И даже несмотря на закрытые глаза, на вдохи и выдохи урывками, я все равно ее чувствую, каждое гребаное движение, каждое прикосновение пальцев. Холодных и тонких. Ее руки дрожат.

— Эмили…

— Нет. Не готова, но и относиться к этому так же, как и раньше, не могу. Связь… она меняет, Марк.

Вот здесь. Тут что-то есть…

— Не понимаю… Меняет настолько, что ты готова от всего отказаться?

— Нет. Но посмотреть на ситуацию под другим углом. С точки зрения зверя. Понимаешь…

— Да?

— По сути, мы… Я и центр, мы ведь хотели сделать с нашими волками то, что они делали все это время с нами. Отобрать выбор. И волю.

Эмили шьет меня заново.

Я молчу, ничего не говорю. Молчу ровно до тех пор, пока Бартон не заканчивает свою работу и не отходит к раковине, чтобы выбросить перчатки в урну под ней и помыть руки.

— Получается, ты готова пожертвовать собственными желаниями ради желаний волчицы? Так, Эм?

Шумит вода, гудит стояк под раковиной, и где-то рядом наверняка ошивается блондинчик.

— Не так, — качает она головой. Я застегиваю рубашку, жду продолжения. — Я знаю, что делаю, Марк. Я не безвольна.

И после этой фразы все становится еще запутаннее, чем было до этого. Я вообще перестаю что-либо понимать.

— Я не…

— Поговори с Крис и Конардом, Марк, позвони родителям. Узнай у них, хоть раз поинтересуйся, что такое связь. Мы ведь в центре видели пример только несчастных волков, мы не… Я не знала, что ощущаешь, когда… Когда находишь кого-то, кто действительно тебе подходит.

— Он подходит тебе больше, чем я? — все-таки не выдерживаю, поднимаясь на ноги. — Бля, Эмили! — снова срываюсь.

— Мне жаль, Марк. Мне правда жаль, — качает она головой, еще ниже склоняясь над раковиной.

— Я убью его. Вырву ноги, а потом гребаный член, — делаю шаг к двери.

— Нет, — Эм бросается ко мне, заставляет остановиться, тянет за руки. — Нет. Не смей!

На ее лице почти паника, настоящая, неподдельная паника. Из-за которой во рту я чувствую привкус горечи, крови, пыли. Дышу будто битым стеклом.

— Не трогай его, Марк, пожалуйста. Джереми тут ни при чем. Он не хотел, чтобы все так получилось. Просто… наши звери оказались сильнее.

Я упираюсь головой в створку двери над Эмили, зажимаю зануду между собой и чертовой пластиковой хреновиной.

Все неправильно. Не так.

Но у меня есть еще один вопрос, который я не могу не задать, прежде чем уйти, и я спрашиваю:

— То, что ты говорила по телефону, про Арта, правда? Ты действительно поняла, что с ним?

— Да, Марк. Поняла, — возможно, мне кажется, но Эм выдыхает с облегчением. Ее руки, все еще дрожащие, я чувствую у себя на талии. — Мне надо еще какое-то время, чтобы все проверить.

— Как долго?

— Дня три или четыре…

Звучит как приговор.

— Потом ты уедешь?

— Да.

Рычание сдержать не получается. Мне очень хреново. Гораздо хуже, чем волку внутри меня. Все внутри корчится и трещит, тянет.

Я с шумом втягиваю в себя воздух. Протяжно, долго. Дышу Эм. Как тысячу раз до этого. Просто дышу.

— Поцелуй меня.

— Что?

— Поцелуй меня в последний раз, Эм, — я открываю глаза, склоняюсь ниже к Бартон, кладу руку ей на затылок, и пальцы зарываются в пряди сумасшедшего цвета. Цвета, которого не бывает.

— Это…

Я не слушаю больше, что она говорит. Наклоняюсь и целую, накрываю дрожащие губы своими, чувствую, как пальцы стискивают мою рубашку, натягивая ткань. Я целую ее и не могу остановиться, не могу заставить себя прекратить. Хоть этот поцелуй как каленое железо на только что заново зашитые Бартон раны.

Эмили не сопротивляется. Поначалу. Ее губы мягкие и податливые, язык встречает мой, ласкает и кружит. Краткий миг. Доли секунды. А потом что-то меняется. Эмили вздрагивает, напрягается и… такое чувство, будто заставляет себя меня целовать, заставляет себя ко мне прижиматься, не отталкивать.